Шайори отдала оставшиеся деньги за интеграцию и, хромая, покинула салон. Тюбик с пилюлями, чтобы снять в ближайшие недели боль, и старую, но удобную трость старый мастер дал Шайори бесплатно.
– Что с ногой? – спросил отец, когда она вернулась домой.
– Упала, – соврала Шайори.
Она прошла в свою комнату. Пилюли мастера не помогали, но когда Шайори попыталась отказаться от них, поняла, что без пилюль боль становится просто нестерпимой. Но мастер обещал, что боль пройдет, как только модуль любви приживется в ее теле.
– Все зависит от того, как долго твой организм будет сопротивляться жидкому чипу, – сказал он.
Сейчас, корчась от боли в кровати и глотая пилюлю за пилюлей, Шайори начинала ненавидеть свой организм, отторгавший чип. «Вот если бы это был модуль счастья, то все было бы хорошо», – злилась она. Но уже утром, то ли от пригоршни проглоченных пилюль, то ли потому, что жидкий чип начал приживаться, боль отступила – не ушла, нет, но перестала сжимать горло мертвой хваткой.
День показался бесконечно долгим, но вечером, едва добравшись до подушки, Шайори уснула. Нога болела еще почти месяц, но от трости и пилюль Шайори избавилась на третий день после сделанной татуировки. Теперь оставалось набраться смелости и воспользоваться интегрированным чипом. В качестве эксперимента она выбрала своего бывшего парня, все еще увивавшегося за ней, надеясь на новую встречу.
Встреча вышла просто божественной, особенно пока Шайори держала активированной нейронную татуировку любви. Алый бутон розы на ступне распускался, и вместе с ним, казалось, распускается весь мир, расцветает и благоухает россыпью чувств, на фоне которых меркнут все остальные проблемы мира. В какой-то момент Шайори подумала, что действительно влюблена в этого мальчика. Но как только она отключила установленный модуль, очарование рухнуло – Шайори испугалась своей страсти, своей напористости и раскрепощенности. А этот мальчик, этот молодой, незрелый любовник… Он… Он…
Она пытливо заглянула ему в глаза. Он был счастлив. Он светился любовью. И Шайори это нравилось. Никто еще не смотрел на нее так. Никогда. Волнение было таким сильным, что Шайори не заметила, как активировалась нейронная татуировка клана Гокудо. Не прошло и получаса, как на пороге появился отец Шайори. Молодые любовники были уже одеты, но…
Мисору велел дочери отправляться домой, а сам остался с ее другом. Шайори боялась представить, что может случиться, но отец, на удивление, ограничился лишь разговором. Правда, после этого разговора молодой любовник начал избегать Шайори. Шайори пыталась вернуть его несколько месяцев, затем смирилась с потерей, выждала еще месяц и снова активировала нейронную татуировку любви.
Татуировка клана Гокудо оставалась отключена – Шайори могла поклясться в этом, – но отец каким-то образом снова узнал о связи дочери, и новый молодой любовник испарился так же, как и его предшественник, забыв о том, как зовут Шайори. То же самое случилось и с третьим другом Шайори, и с четвертым. Кто-то из клана следил за ней, оберегал. И кто-то сказал оябуну, что все эти встречи заходят достаточно далеко, чтобы опозорить отца, а вместе с ним и клан. Это случилось две недели спустя после восемнадцатого дня рождения Шайори.
– Ты уже достаточно взрослая, чтобы отвечать за свои поступки, – сказал отец и потребовал вытянуть левую руку, чтобы принять наказание.
Шайори смотрела на танто, которое он держал, и не верила, что отец сможет отсечь ей палец.
– Вот, – Мисору протянул ей полотенце, – это тебе понадобится, когда все случится.
Затем на глазах у собравшихся подчиненных он отсек дочери левую кисть. Удар был быстрым и точным. Шайори вздрогнула и растерянно уставилась на обрубок левой руки. Отрубленная кисть конвульсивно дернулась на полу, сжалась в кулак. Шайори увидела это и потеряла сознание.
Когда она очнулась, рядом была мать. Ее нейронная татуировка счастья была активирована. Шайори поняла это по глупой улыбке, не покидавшей губы матери. Рука не болела, лишь там, где красовался свежий шрам, соединивший плоть с имплантатом, ощущался легкий зуд. Позже Шайори узнала, что врачи могли спасти ей руку, но отец настоял на имплантации.
– Надеюсь, ты поняла урок, – сказал он, навестив дочь в больнице.
– Мою руку можно было сохранить.
– Ты не якудза. Тебе не нужно держать меч, – сказал он. – А вот ребенка… Ребенка от порядочного мужчины ты сможешь держать и так.
«Под порядочным ты понимаешь мужчину, которого выберешь мне сам?» – хотела сказать Шайори, но осмелилась лишь отвести глаза, отвернуться от отца.
– Мы поняли друг друга? – спросил он.
Шайори кивнула, но айсберг уже вспорол борт подростковой зависимости от родителя, и корабль был обречен пойти ко дну.
Шайори вышла из больницы и первым делом встретилась со своим последним мужчиной. Вернее, попыталась встретиться, потому что как только он узнал, кто отец Шайори и почему она лишилась руки, то сбежал из города. Слух о девочке из клана Гокудо разлетелся по Токио. Точнее, разлетелся в окружении Шайори – сам город мог проглотить ее, ее отца, весь их клан и не заметить этого. Городу было плевать. Он жил, шумел, слепил глаза и плавил мозги нейронными сетями, многоуровневыми магнитными дорогами и проданными домохозяйкам синергиками, которые ходили за покупками по улицам в своих разноцветных синтетических париках, извиняясь, стоило лишь только задеть их плечом. Они всегда чувствовали себя виноватыми – так производители надеялись умерить общественное недовольство технологических нигилистов, когда началась розничная продажа синергиков, на которых банки, с подачи ведущих производителей, предоставляли беспроцентные ссуды, стимулируя спрос. Если быть точным, то ссуды выдавались под обычный процент, но выплата процентов была возложена на торговые точки синергиков… Обо всем этом Шайори узнала от технологического нигилиста по имени Кэтсу, с которым начала встречаться незадолго до празднований нового года.
Он был молодым, а его речи такими пылкими, что Шайори не могла представить себе, как отцу удастся запугать этого Ромео. Но запал политика кончился сразу, как только на пол упала отсеченная отцом правая кисть Шайори. Это случилось в доме Мисору. Разговор с дочерью закончился экзекуцией, на которую люди из клана заставили смотреть Кэтсу, притащив его босиком в дом босса. Шайори не боялась. Она смотрела на отца и ждала только сигнала, слов Кэтсу в ее защиту, чтобы распрямить плечи. Но Кэтсу молчал. Отец велел дочери вытянуть правую руку. Теперь она знала, что будет дальше, но страха не было. Она верила в Кэтсу, в его смелость. Но он лишь дрожал и смотрел. А когда отрубленная кисть Шайори упала на пол, Кэтсу обмочился.
Несмотря на боль, Шайори видела это. Видела, как Кэтсу бежит, когда люди клана отпустили его – не оглядываясь, мелькая голыми пятками. В этот момент Шайори не знала, что причиняет ей больше боли – обрубок правой руки или предательство близкого человека. Она крепче обмотала полотенцем обрубок и пошла к машине, чтобы ее доставили в больницу. Если отец хотел воспитать в ней гордость и чувство собственного достоинства, то ему это удалось. Не совсем так, как он планировал, но удалось. Что касается мужчин, то… Уже в больнице Шайори завязала новый роман. Роман с человеком, который просто не мог убежать, если придет отец. Якудзы не бегут, а Семъяза был самым настоящим якудзой, убийцей клана Тэкия – Шайори поняла это по его нейронным татуировкам.
