Мы подождали, пока осядет пыль, сработают сканеры, а капитан скажет «Пора!» – и вышли. Прескучный пейзажик.
Правда, не тот, который я ожидал. Никакого красного неба и алых песков. Небо было обычным – почти как на Земле, только голубизна несколько бледнее, а песок – бежеватым. Не без рыжих оттенков, да. Но и фанатизма не наблюдалось.
Вокруг ничего не было, сплошной песок. Наши сканеры не засекли ни единой молекулы белка, ни аминокислот, ничего такого. Не было там биосферы, не было! Но на меня вдруг буквально накатило ощущение толпы. И ещё взглядов. Сверлящих таких. Со всех сторон. Аж шкура зачесалась, я поёжился. Но неприятное ощущение почти сразу прошло. Остались только холодок под ложечкой и лёгкая ломота в костях, и то ненадолго.
Ангары ребята устанавливали и набивали аппаратурой без меня – как ни крути, я не из яйцеголовых, а из щелкоперов. Мне доверили два направления, не требующие, по мнению остальных, особой квалификации: высадку семян и литературные изыски.
На втором я решил пока не сосредоточиваться, будет полно времени на обратном пути. А первое и вовсе труда не представляло. Семена не требовалось ни проращивать, ни высаживать. Просто разбросать по песку. С этим можно было за час справиться, если попросить у начальства на это время мини-вездеход. Но мне нужны были хоть какие-то впечатления и истории. Я за ними летел, иначе о чём бы потом рассказывал читателям?
Хорошо зная, что без трудностей и дурак сумеет, но ничего не напишет, я решил процесса не упрощать.
Бродил по окрестностям как древний сеятель, широкими жестами расшвыривая бесценный продукт земной генной инженерии. Глазел на пейзажи, всё больше напоминающие земные. До такой степени, что я то и дело забывал, насколько далеко от дома нахожусь. Я выходил из дома затемно, махнув рукой артели плотников, ловко рубящих новые, янтарного цвета, срубы. Мужики солидно кивали в ответ, не прекращая работы. Босиком шёл вдоль реки по мягкой влажной, прохладной после ночи пашне. Пшеничные зёрна ровным веером ложились в жирную почву… привычный труд на родной земле…
Это теперь понятно, насколько бредово выглядят воспоминания о тех нескольких днях. Толку, правда, от понимания мало: помню я именно это, и ничего другого. Обратной дороги не помню вообще. И что было потом, особенно первые дни по прибытии – тоже не очень хорошо, по большей части отрывочно. Может, ещё не поправился, а может, слишком силён оказался шок.
До чего же голова болит!
Девушка стояла у окна – юная, цветущая и испуганная.
– Вы точно знаете, что такое жизнь? Счастливчик, вы это знаете?
Она была живой! И все вокруг были живыми. Ветер трепал белую прозрачную занавеску, похожую на фату невесты. А за окном виднелись крыши домов прекрасного города, в котором жили люди…
Сейчас нет этого окна, нет этих крыш, нет этого города. Только обугленные, покрытые коркой стекла развалины. Как везде, где мне удалось побывать по возвращении.
Не хочу верить, что девушки нет!
Может, люди всё-таки уцелели. В остатках лесов или в горах. Хотя бы кто-нибудь, кроме нас – тех, кого случайно не оказалось дома, когда там случился пожар. Может, пухленькая блондиночка с синими глазами – среди уцелевших. Что-то мне подсказывает, что это именно так. Вернее, не что-то, а кое-кто. Я практически уверен в этом.
Те, со сверлящими взглядами. Те, которых не распознал ни один сканер и которым не повредили никакие процедуры обеззараживания. Которые украли мои воспоминания о Марсе и чуть не уничтожили разум.
Как у капитана и остальных – да, теперь я точно знаю, что им никто не хотел причинить зла. Их просто изучали. Как и меня. Осторожненько, ведь здоровье у всех двенадцати в полном порядке. С телами ничего не случилось, их даже подлатали – только разум пострадал, когда любопытные информационные структуры принялись шнырять по нему. По многу раз прокручивая непонятное, замедленно просматривая то, что хотели изучить в деталях. Сопоставляя, видоизменяя, переставляя по-своему ассоциации и связи. Они ничего не знали о подобных нам формах, им было интересно. Кроме того, никому из марсиан подобное обращение не повредило бы.
Откуда им было знать, что у нас информация крепко-накрепко вшита в телесность, вплетена, пленена и требует куда более аккуратного обращения! Они даже не заметили, как завязли в материи сами. А когда поняли – запаниковали и попытались вырваться.
Им удалось. Только хрупкие человеческие разумы не выдержали. Это… это было убийство. Сразу двенадцать. Тела землян остались целы – все органы, все системы. Простейшие рефлексы – врождённые, безусловные. Дыхание, сердцебиение, реакция на горячее и холодное – всё это было. Аппараты действовали! Только вот управлять ими стало некому. Словно новенькие, с иголочки, дома остались без хозяев: свежепокрашенные стены играют красками, черепица на крыше в полном порядке, двери не скрипят, окна сверкают… и внутри – никого…
Никто не помнил, чтобы на Марсе когда-нибудь убивали. Никто не знал случая, чтобы хоть одно существо уходило не добровольно! Это была дикость, ещё большая, чем связанная информация, живущая в громоздком белковом механизме, или рождение нового существа без всего опыта, накопленного обществом за тысячи лет. Это был ужас, который следовало исправить, не постояв за ценой: даже необычные разумные имели право на жизнь. Точно так же, как жители Марса – на спокойную совесть.
Им не пришлось искать решения долго, оно лежало на поверхности. Чтобы помочь, требовалось лучше знать предмет: двенадцать объектов – слишком мало. Но дома, на удивительной соседней планете, сородичам, вероятно, сумеют оказать помощь?
Двенадцать пострадавших сами добраться не могли никуда. Если их информационные сущности и не погибли безвозвратно, то забились после пережитого ужаса слишком глубоко, отказывались управлять даже собственными тюрьмами – и ни с кем не желали общаться.
Но, к счастью, был ещё один белковый. Существо которого так вцепилось в образ светловолосой девушки, стоящей у окна, что не рассыпалось, не отключилось и не сбежало. Лишь частично потеряло память. Этим белковым оказался я.
Не специалист по контактам, внеземным формам жизни и разума. Не биолог и не психолог. Вообще не космонавт! Обычный журналист, слишком молодой, слишком мало знающий и слишком привязанный к Земле и к одной-единственной, практически незнакомой девушке, чтобы позволить своему «я» рассыпаться в пыль.
Мою память восстановили, насколько сумели. Со мной остались, чтобы помочь, – без радости, но с осознанием необходимости жертвы и с надеждой на получение новой информации.
Какова ирония: ведь я отправился на Марс точно с теми же ощущениями: без радости, с осознанием необходимости и с надеждой увидеть новое, а потом вернуться и рассказать остальным…
Тела моих друзей информационно подключили ко мне. Строго говоря, наверное, мне следовало бы теперь называть себя «мы»? Хотя с чего бы. Личность-то у меня одна, моя, прежняя – хотя с несколько повреждёнными воспоминаниями и некоторым переизбытком тел.
