– Было бы неплохо проверить и его.
– Не знаю… – пробормотала я и снова погрузилась во мрак.
В моем случае воспоминания о прошлом вызывали такое же ощущение, как если бы я распахнула окно небоскреба на высоте восьмисот метров от земли и посмотрела вниз. Ощущение падения в без дн у.
Я умела хранить секреты, но оказалась совершенно безоружной перед лицом правды. Я была готова лгать, но не признаваться.
– Синьора, снимите, пожалуйста, жакет. Мне нужно взять кровь.
Я автоматически подчинилась и попыталась повесить жакет на спинку стула, но он упал на пол, впрочем, мне было все равно.
Медсестра подняла его и повесила на вешалку у дверей кабинета.
Я посмотрела на свою помятую блузку и стала одергивать ее, пытаясь разгладить, но так, чтобы не выставлять напоказ лифчик пуш-ап. Медсестра недружелюбно наблюдала за мной, держа в руках жгут, и я оставила блузку в покое. Улеглась и отвернулась к окну с открытыми ставнями, положив правую руку на кушетку и страстно желая, чтобы все это закончилось как можно быстрее.
Медсестра попросила меня подвинуть руку поближе к краю и несколько раз сжать кулак. Потом, протерев кожу ваткой с дезинфицирующей жидкостью, от запаха которой я вздрогнула, попросила не двигаться.
Я почувствовала укол, услышала щелчок жгута, моя рука освободилась. Женщина посоветовала мне не вставать пару минут, а потом, взглянув повнимательнее, спросила:
– Плохо, – ответила я.
Не желая вдаваться в подробности, она повернулась, взяла мой жакет и положила его рядом со мной на кушетку.
– Мы закончили. Можете одеваться и идти к дочери.
– Мне очень жаль. Удачи вам.
Много лет назад…
Массимо был ненадежным, подозрительным, нудным – словом, совсем не таким, как надо. Липкий как мед, неотвязный, как тягостные раздумья, он сковывал по рукам и ногам.
Даже представить себе, что между нами возникнут близкие отношения, было невозможно, но промежуток между мыслью и поступком подчас ничтожно мал.
Это произошло летним вечером. Довольно сложно в деталях рассказывать о каком-то событии, если ты прокручивала его в голове десятки тысяч раз, но так и не смогла объяснить себе, как это вышло.
Его лицо осветилось чудесной широкой улыбкой, и я пропала.
Я обо всем позабыла, Луче.
Если ты спросишь меня, сколько времени нужно, чтобы влюбиться, я отвечу: «Хватит пары секунд».
Он был как заходящее солнце на горизонте. Как скороговорка, которая крутится в голове. Как начало классического стихотворения. Как неожиданные объятия.
Но я не была одинока и в эти объятия потащила еще и Карло и всю свою жизнь с ним.
Мы уже давно были вместе, когда я познакомилась с Массимо.
Это стало игрой – чем-то вроде вызова судьбе.
Понятно, что у всего есть начало – то вполне конкретное мгновение, когда ты еще можешь изменить ход событий. Тот самый перекресток, на который позже можно мысленно возвращаться и думать: «А если бы я пошла по другой улице? Если бы сделала другой выбор? Если бы прислушалась к голосу разума?» Я этого мгновения вспомнить не могу, Луче. Не знаю, когда именно все началось: это уже жило во мне.
В конце сентября я решила отдать печатать фотографии нашего с Карло отпуска, который нам впервые удалось провести без его матери. Заезжая на маленькую парковку у магазина, я случайно задела мотоцикл и уронила его на землю. Раздался пронзительный скрежет металла.
Я вышла из машины.
Он, схватившись за голову, неотрывно смотрел на груду черного металла и пластика под моим бампером. От стыда у меня загорелись щеки.
Неестественным голосом я забормотала какие-то извинения, чтобы прервать это тягостное неудобное молчание. Он не произнес ни слова. Даже не взглянул на меня.
Мне захотелось провалиться сквозь землю.
Потом он наконец заговорил:
– Научилась бы сначала водить, а потом уже на улицу выезжала!
Я усмехнулась, и он вслед за мной. Достав фотоаппарат, он сделал пару снимков и заявил расстроенным тоном:
– Теперь можешь отъезжать.
– Конечно, – ответила я, но продолжала стоять как вкопанная.
Меня будто наэлектризовало. Я не расслышала ни слова: вместо этого я смотрела, как открываются и закрываются его губы, пытаясь представить, как выглядит его улыбка, какие у него зубы и язык.
– Лучше я сам, – сказал он и сел за руль, слегка меня задев. Я почувствовала его легкий, приятный запах.
От него пахло лакричными конфетами и тальком. Если бы мне завязали глаза, я бы узнала его из толпы мужчин только по запаху.
Спустя пару минут мы сидели за столиком кафе и заполняли соглашение о примирении сторон. Единственный раз в жизни я поблагодарила судьбу за то, что в моей стране существует нудная бюрократическая волокита.
Я пила кофе мелкими глотками и то извинялась, то дарила парню очаровательные улыбки. Но при этом чувствовала себя совершенной идиоткой, оказавшейся не в то время не в том месте.
Когда кто-то проникает тебе в душу, часть тебя дает слабину, причем именно та часть, на которую ты особенно рассчитываешь.
Когда я начала рыться в сумке в поисках денег, чтобы заплатить за кофе, он остановил ход времени одной фразой:
– Оставь мне номер своего телефона.
Я вспыхнула, собрала последние силы, чтобы не смотреть на него, уставилась в стол и буркнула:
– Ну, я, в общем, кое с кем встречаюсь.
Он расхохотался и, пока в моей голове роились самые невообразимые мысли, сказал:
– Обязательно сообщу об этом своему страховому агенту!
Дура! Самая настоящая дура!
Посмотреть на него я больше не решилась. Из его пальцев я вытащила ручку, которую он уже какое-то время теребил, на мгновение ощутила его тепло и написала на салфетке, заляпанной кофе: «Если бы ты мог слышать биение моего сердца, то принял бы его за барабаны рокера-металлиста!!! Мой номер…» После этого я смылась с такой скоростью, как будто за мной гнался рой разъяренных ос.
Дома я уселась рядом с телефоном и стала ждать, вскакивая при каждом звонке. Время от времени я поднимала трубку, чтобы проверить гудок, и прочищала горло, тихонько покашливая. Чувствовала я себя круглой идиоткой – легкомысленной, недалекой, взбалмошной, беспутной.
