Я поставила бокал, даже не пригубив.
Мысль, что ребенку понадобится кроватка, не приходила мне в голову.
Как и мысль, что ребенку понадобятся «вещички».
Ту ночь и две последующие ночи девочка со жгучими черными волосами еще оставалась в родильном отделении больницы Св. Иоанна, но в каждую из этих ночей я просыпалась в холодном поту у себя дома в Португез-Бенд, вслушивалась в шум волн, разбивавшихся о прибрежные скалы, и гнала прочь разбудивший меня кошмар, в котором забывала о ней, клала запеленутый комочек в выдвижной ящик комода, а сама уезжала на ужин или в кино, не оставив комочку ни грамма еды, и комочек просыпался от голода — один, в выдвижном ящике, посреди пустого дома в Португез-Бенд.
Иными словами, это был сон про то, как я не справилась.
Как мне доверили дочь, а я ее не уберегла.
Воображая, как мы возьмем ребенка в семью или даже заведем собственного, мы в первую очередь думаем о «радостях материнства».
А не о том, что может пойти не так, от чего просыпаешься посреди ночи в ознобе.
Что, если я окажусь плохой матерью?
Что, если мой ребенок окажется неудачником?
Что, если мой ребенок не сумеет меня полюбить?
И еще страшнее, несравнимо страшнее, так страшно, что гонишь от себя эту мысль, но она все равно возникает, не может не возникнуть у меня, как и у всякого, кто хоть однажды ожидал прибавления в семействе: что, если я не сумею полюбить моего ребенка?
3 марта 1966 года.
Разговор о кроватке застал меня врасплох, потому что все произошло слишком быстро. Пока не заговорили о кроватке, все казалось легким, ни к чему не обязывающим, свободным, вполне в духе тех просторных кофт из джерси и цельнокроеных платьев из хлопка яркой расцветки от Лилли Пулитцер, которые все мы в тот год носили. Новогодние выходные 1966 года мы с Джоном провели в Кошачьей бухте острова Каталина на яхте Морти Холла. Морти Холл был мужем Дианы Линн. Диана была близкой подругой Ленни. В какой-то момент на яхте в те выходные (а учитывая цель и состав участников экспедиции, очевидно, в момент, когда мы потягивали, или собирались потягивать, или смешивали, или собирались смешать очередной коктейль) я пожаловалась Диане, что не могу забеременеть. Диана сказала, что мне надо поговорить с Блейком Уотсоном. У них с Морти четверо детей, и все роды принимал Блейк. Он же принял девочку, которую потом усыновили Ховард и Лу Эрскин — старые друзья Ника и Ленни (Ховард и Ник вместе заканчивали Уильямс-колледж); они тоже оказались в те выходные на яхте. Трудно сказать, что переключило нашу расслабленную болтовню на тему усыновлений: может, Эрскины, а может, моя жалоба на бесплодие, а может, изрядное количество выпитого. Диана, как оказалось, и сама выросла в чужой семье, что от нее тщательно скрывали, пока в двадцать один по каким-то финансовым соображениям не потребовалось поставить ее в известность. Приемные родители не нашли ничего лучше, как поручить открытие этой семейной тайны (впрочем, в ту пору в этом не было ничего необычного) агенту Дианы. Агент Дианы не нашла ничего лучше, как пригласить Диану на ланч (что тоже считалось в порядке вещей) в отель «Беверли-Хиллз», где и огорошила новостью. Диана смутно помнила, как с криком бежала куда-то через заросли бугенвиллей, высаженных вокруг бунгало.
Вот и все.
Но уже на следующей неделе я записалась на прием к Блейку Уотсону.
Когда он позвонил из больницы и спросил, возьмем ли мы новорожденную красавицу, ответили не раздумывая: конечно, возьмем. Когда в больнице спросили, как назовем нашу новорожденную красавицу, ответили не раздумывая: конечно, Кинтана-Роо. Мы увидели это название на карте несколько месяцев назад во время поездки в Мексику и дали друг другу слово, что, если у нас когда-нибудь будет дочь (почему бы не помечтать, никакой дочери в обозримом будущем не предвиделось), мы дадим ей имя Кинтана-Роо. В тот год область на карте, называвшаяся Кинтана-Роо, по-прежнему была независимой территорией и лишь позднее стала одним из мексиканских штатов.
В тот год область на карте, называвшаяся Кинтана-Роо, по-прежнему была раем для археологов, герпетологов и бандитов. Канкун еще не стал местом паломничества студентов во время весенних каникул. Не было авиабилетов со скидкой. Не было турфирмы Club Med.
В тот год область на карте, называвшаяся Кинтана-Роо, была по-прежнему «терра инкогнита».
Как и новорожденная в родильном отделении больницы Св. Иоанна.
«L’adoptada», — будут вскоре называть ее в нашей семье. Усыновленная.
«M’ija», — буду называть ее я. Доченька.
В усыновлении, как мне предстояло понять, хотя и не сразу, трудно не наделать ошибок.
Для ребенка в самой идее заложен разрушительный механизм: ведь если его «выбрали», о чем это ему говорит?
Не о том ли, что он был предложен «на выбор»?
Не о том ли, что в конечном счете в мире есть только два человека?
Тот, который «выбрал».
И другой, отвергнувший.
Вот откуда в детской голове рождается понятие «отвержение». Разве нас бы оно не испугало? Разве мы не стремились бы его избежать? Надо ли объяснять, как вслед за понятием «отвержение» рождается понятие «страх»? Надо ли объяснять, как вслед за понятием «страх» рождается понятие «панический»?
«Терра инкогнита», как я до той поры ее представляла, не сулила никаких осложнений.
Что «терра инкогнита» может таить в себе осложнения, не приходило мне в голову.
11
Вдень, когда усыновление вступило в законную силу, жарким сентябрьским полднем 1966 года, мы вынесли Кинтану из здания лос-анджелесского суда и поехали в Беверли-Хиллз отметить это событие в ресторане «Бистро». В здании суда она была единственным грудничком, ожидавшим усыновления; остальная очередь состояла из взрослых, оформлявших опеку друг над другом ради тех или иных налоговых выгод. Нетрудно догадаться, что и в «Бистро» она была единственным грудничком. «Que bermosa, — вороковали официанты. — Que chula»[25]. Они посадили нас за угловой столик — тот, что всегда держали свободным для Сидни Коршака (жест, который в полной мере способны оценить лишь те, кто жил в Беверли-Хиллз в середине шестидесятых). «Скажем так: по кивку Коршака в одночасье теряли свои посты крупные профсоюзные боссы, — напишет позднее продюсер Роберт Эванс, пытаясь объяснить будущим поколениям степень могущественности этого человека. — По кивку Коршака закрывался Лас-Вегас. По кивку Коршака бейсболисты „Доджерс“ вдруг проигрывали ответственный матч». Официанты поставили переносную люльку на столик между нами. На Кинтане было платьице из голубой кисеи в белый горошек. Ей было неполных семь месяцев. Для меня этот ланч за столиком Сидни Коршака в «Бистро» знаменовал точку в процессе усыновления. Мы ее выбрали, она нас приняла, ее настоящие родители в суд не явились и правом сказать нам: «Нет, она наша, отдайте», которое гарантировало им законодательство штата Калифорния в разделе «Частные усыновления», не воспользовались.
