Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 46
От последних лучей солнца холм у пролива розовеет. Вечер — опасное время, порой его созерцание делает человека несчастным, как созерцание линии горизонта всегда вызывает мечты и воспоминания. Керригэн поднялся из-за стола и теперь стоит, облокотившись на перила пристани, завороженный раскрывающимся на западе красочным веером. В порт только что вошел паром. В течение нескольких мгновений этот берег бывает столь прекрасен, что ты чувствуешь себя чуть ли не обязанным навсегда покинуть его, и созерцание его в эти мгновения — своеобразная форма ненависти, но однажды ты вспомнишь его именно таким, каким видишь сейчас, и захочешь вернуться. Можно ли знать заранее, что ты никогда не вспомнишь, а что никогда не удастся забыть? Человеческая память полна проводков, сплетающихся в плотную запутанную сеть наподобие ловушки. Воспоминание — это то, что ты имеешь или что потерял? Порой проводки обрываются, и не успеешь глазом моргнуть, как прошлое стирается; порой электрические искры вспыхивают лишь в одной части мозга, и никто не может предсказать, где именно они вспыхнут и почему. Когда разрозненные впечатления и состояния души — усталость, сердечная слабость, пронзительные крики чаек, маслянистый гребень волны, необычно падающий свет — сплетаются в одну цепь, рождается тоска… Корреспондент London Times чувствует, как странный поток переносит его на знакомую реку, полную баркасов, и над водой проносится таинственное дуновение: Кэтрин Брумли, Кэти, Кэт…
Трудно забыть ее холодные белые руки на перилах моста Саутворк около станции Кэннон-стрит, чуть запрокинутое назад лицо, расстегнутый ворот блузки, шерстяной жакет на плечах. У нее было ласковое и какое-то уютное выражение лица, а в глазах — что-то от робкой и мечтательной девочки. Она смотрела доверчиво, не ожидая от его молчания ничего плохого — одного лишь ответа. Керригэн думает, что есть вещи, которые невозможно понять, сколько ни пытайся: мысли девушки, последний луч солнца в сумерках, лицо, от одного слова становящееся чужим. Журналист сжимает руками железные перила и ощущает шероховатость ржавчины, ее холодное крошащееся прикосновение. Ни звука не доносится от воды, кроме плеска самой воды, но за этим слабым шепотом он слышит из дали времен себя, как сквозь музыку слышно шуршание иглы по пластинке, вспоминает, в какой момент хорошо поставленным голосом совершенно чужого человека начал нащупывать пути к отступлению, приводя почти убедительные доводы. Она ничего не спросила, даже губ не разжала, когда он взял ее за руку, только все смотрела на реку, словно стыдилась того, что приходится притворяться. Воспоминания бывают легкие и тяжелые, таков уж этот верный враг — наша память, усеянная ожогами, которые в самый неподходящий момент снова начинают жечь, не до конца залеченными ранами и язвами, и со всем этим нужно научиться жить. Ничего страшного. У всех есть что-то, о чем лучше не думать.
Слева, где кончается песок, на фоне неба четко вырисовываются горы Аньера, изъеденные и серые, словно груда пемзы. Керригэн еще несколько мгновений стоит неподвижно, пытаясь прогнать горькие воспоминания и сосредоточиться на том, что предпринять дальше, вдыхает резкий запах моря и думает, что завтра опять задует восточный ветер и в проливе будет сильное волнение. Потом, сунув руки в карманы, быстро уходит, будто вдруг вспомнил, что куда-то опаздывает. Тем временем в кварталах, примыкающих к набережной, улицы заполняются снующими, как муравьи, людьми, чья работа с заходом солнца только начинается. Торговцы зажигают на тележках карбидные лампы, на треножниках в костерках, наполняющих воздух запахом дыма, кипят чайники, какая-то женщина склоняется над глиняным тазом и пробует что-то с ложки. Рыбачьи лодки являют собой причудливое созвездие огней — словно свечи на поверхности моря. Керригэн прыгает с лодки на лодку, пробираясь к затерянному в темноте пакетботу. Взгромоздившись на палубу, он осторожно входит в каюту, где хранятся мешки с почтой. Дверь туда открыта, охраны нет, впрочем, он так и думал. Но каким бы умным ты себя ни воображал, всегда нужно иметь исходную точку, направление, пусть не совсем точное, кончик нити, за который можно потянуть. Керригэн располагает только указаниями Исмаила. На шее все быстрее пульсирует какая-то жилка. Из встречи с Мэйсоном в консульстве он вынес только одно: единственное, что действительно беспокоит Англию, — это возможность захвата Советским Союзом плацдарма на другом конце Европы. По сравнению с этим действия немцев и итальянцев и возможные контакты нацистской партии в Марокко кажутся ей не столь уж важными.
Корреспондент London Times пересекает палубу, медленно, держась за стены, спускается в машинное отделение и там при слабом свете спички пытается отыскать хотя бы намек на то, что ищет. Он внимательно осматривает оборудование и турбины, ощупывает шестерни, болты, гайки. Должно же это где-то быть! И хотя на судне пусто, его переполняет волнующее ощущение опасности, он чувствует себя странно молодым, как в старые времена, когда, только начав работать в отделе местной хроники London Times, бегал по печально знаменитым столичным трущобам в поисках новостей. Он не замечает ступеньку и, споткнувшись, ударяется головой о железную балку под потолком. От гулкого удара лицо искажает гримаса боли, но подняв глаза, он видит это — чемоданчик, прикрепленный клейкой лентой к верхней части балки. Внутри, как и говорил его помощник, лежат наушники, передатчик, штыри и зажимы для подключения к батарее, аппарат Морзе и приборчик для шифровки сообщений. Керригэн внимательно рассматривает каждый предмет: он никогда не видел такого полного и так ловко спрятанного комплекта. Прежде чем застегнуть ремни и вернуть чемоданчик на место, он еще раз читает надпись на крышке: Klappe Schlieben. Имя ни о чем ему не говорит, разве что о немецком происхождении обладателя, но это он и раньше предполагал. Подобный передатчик дает возможность посылать сообщения, которые не перехватит ни одна телеграфная служба ни одного министерства иностранных дел. У Керригэна складывается впечатление, что он стоит на верхушке подводного рифа, чья основная масса, обладающая разрушительной силой, скрыта под водой. На палубе дует свежий ночной ветер. Корреспондент London Times опускает руку в воду и смачивает ушибленный лоб, вернее бровь. Ссадина не очень глубокая, но жжет сильно. Прежде чем уйти, он с любопытством рассматривает какое-то грузовое судно, стоящее на черной неподвижной воде примерно в миле от него.
За толпами людей на пристанях ничего не разглядишь. Странники повсюду одинаковы, думает Керригэн, будь то Танжер или любое другое место; правда, Танжер больше похож на театральную декорацию, чем на реальный город: пальмы с гнущимися под ветром стволами, старые покрашенные известкой стены, обсидиановая луна на краю небосвода. Он останавливается закурить, прикрывая пламя ладонью, и вдруг, глядя на обгоревшую спичку, слегка улыбается: он представляет, что сказал бы главный редактор, если бы узнал, в какие дела он влезает. Фрэзер был классическим английским журналистом, полным патриотических предрассудков, который никогда не выходил из старого здания на Блумсбери-сквер и по-прежнему верил в героические постулаты своей профессии и колониальные мифы начала века вроде Лоуренса Аравийского или Генри Мортона Стэнли, того самого, что по поручению главного редактора New York Herald вел поиски Ливингстона и спустя два года все-таки отыскал его. Филип до сих пор помнит слова, сказанные им на прощание перед отъездом в Африку: «Бывают моменты когда журналиста должны волновать не столько новости, сколько интересы своей страны». Неплохой принцип для издателя, но он-то всего-навсего корреспондент, Фрэзер обожал пространные репортажи вроде тех, где Керригэн описывал столкновения между арабскими племенами и итальянцами в Ливии, красоты пустыни, стрельбу из минометов, людей, стоящих на коленях в траншеях… Стоит ли признаваться, что эти репортажи в большинстве своем были написаны не выходя из лагеря, со слов полковника, который рассказывал о происходящем на скучной пресс-конференции, изредка тыча в карту на стене, а если находил нужным, то еще отвечал на вопросы о потерях и поставках с весьма приблизительной точностью? На основе именно такой информации якобы из первых рук специальные корреспонденты писали свои замечательные очерки, достойные Пулитцеровской премии, но не годные к публикации без предварительной отметки отдела цензуры соответствующих посольств. Конечно, что по сравнению со всем этим какая-то глупая интрига, пусть даже она скомпрометирует Англию, уронит ее честь? Керригэн встряхивает головой и глубоко вздыхает, что может означать и точку в долгом размышлении, и уныние, в которое повергает его жизнь, работа или собственное душевное состояние.
Ознакомительная версия. Доступно 10 страниц из 46
