На секунду он замолчал. А потом спросил:
— Ты бывая ночью на пляже? Когда темно и ничего не видно. Когда чувствуешь под ногами песок, которого не разглядеть. И холодный ветер с моря. Слышишь, как набегают волны и бьются об этот самый песок? Было у тебя такое чувство, что необходимо наорать на огромное темное море? Черт его знает почему. Знаешь, как это бывает?
— Да, — тихо ответил я.
И он продолжил:
— Именно такое чувство и появилось у меня в ту ночь, когда я сидел в этом проклятом кресле. И еще тоска… Член встал, упираясь в мокрые от пота трусы. Я снова прикоснулся к ее лбу. Она придвигалась все ближе и ближе. Потом схватила мою руку и медленно опустила ее по носу прямо к губам. Я провел пальцем по ее рту, она открыла его так, что я почувствовал ее язык. Потом она опустила мою руку еще ниже. Провела по груди, по животу. Все у нее такое гладкое, мягкое. Наконец мы добрались туда, куда мне так хотелось. И ей тоже. Между ног. Там, внизу, все было гак замечательно влажно. Даже через трусы. Я почувствовал ее волосы. Провел по ним ладонью. Между нами была только тоненькая ткань. Мягкая, как кожа. Может, это и глупо, но я скажу, что лишь ради возможности дотронуться до всего этого стоит жить. Я провел мизинцем по ее трусам. Оттянул их от тела. И запустил туда руку. В голове начался пожар. Меня трясло. Как будто с меня сдирали кожу. Ты не можешь себе представить, какое гам все было теплое! Все кипело. Мне казалось, что я вот-вот стану частицей этого. Вознесусь на небо. И все равно останусь здесь. Жить. В ней.
«Мне щекотно», — прошептала она. У меня по коже пробежал противный мохнатый холодок. Она отвернулась от меня, выставив спину. Я не понимал, как попасть к ней в постель, не отнимая рук от ее тела. Да еще и без щекотки. Сам не знаю как, но у меня получилось. Я пытался стянуть с нее трусы и чувствовал, что она мне помогает. Двигая бедрами. Я мысленно молил Бога, чтобы у меня не начался понос. Со страха я даже не рискнул снять свои трусы. Член сам из них выполз. Я обнял Кристину за живот и крепко прижал к себе. Мне показалось, что ее ягодицы вжимаются в мой член. Трутся об него. Они стали совсем мокрыми. Все ее тело стало влажным. Мое тоже. Она слегка раздвинула ноги. Член все еще терся об ягодицы. Я соскользнул чуть ниже. Водил им взад-вперед. Пока она не протянула руку и не взялась за него, направляя в нужную сторону. Медленно я вошел в нее. И тут она кончила. И мы начали снова. В первую секунду из меня чуть-чуть вытекло. Я обнял ее. Было такое чувство, что я вхожу в масло. В висках стучало. Этот стук сводил с ума. По телу метались молнии. Я знал, что никогда не захочу, чтобы это кончилось. Никогда. Что-то царапало и ласкало одновременно. Бедра Кристины ходили ходуном. Почему-то запахло маслом. Выпечкой. Рождественскими пирогами. Я завел руки под ее футболку. Схватил ее груди, сжал. Соски напряглись и вылезли из-под моих пальцев. Она застонала. А мне хотелось заниматься этим всю оставшуюся жизнь. Но я не выдержал. Все было такое теплое, член скользил как по маслу вверх-вниз, бедра Кристины двигались все быстрее, стук моего сердца отдавался в ушах, колени дрожали, все тело сжалось, я больше не мог сдерживаться, и в тот самый момент, когда раздался громкий голос: «Сволочи проклятые!» — я кончил.
Генри продолжил:
— Это был голос Йенса. Конечно. Чей же еще! О нем я совсем не думал. Похоже, что и она тоже. Прошло какое-то время, прежде чем я понял, что случилось. А он уже выскочил из комнаты. Наши тела разлепились. Мое сердце стучало неприятно быстро. Член и трусы стали липкими. Кристина вскочила, остановилась перед кроватью и все время бормотала: «В его постели, в его постели…» А потом: «Мы должны пойти к нему. Иди вперед, я совсем ничего не вижу». — «И что мы ему скажем?» — «Там посмотрим, но мы должны пойти к нему».
Я вышел из комнаты первым. Понятия не имел, куда идти. Не знал, где он может быть. И у меня не было желания открыть какую-нибудь дверь и оказаться в спальне у бабушки или родителей. Кристина положила руку мне на плечо. Темень жуткая. Мы на ощупь спустились по лестнице. Он валялся в гостиной на полу. Как огромный мешок. Я наклонился и погладил его по плечу. «Оставь меня в покое!» Я сказал, что мне очень жаль. Кристина сказала, что ей тоже очень жаль. Ответа не было. Мы снова поднялись наверх. Я лег к ней в постель и прижал ее к себе изо всех сил.
Весь следующий день Йенс не разговаривал. Мы поехали домой, без рок-н-ролла, без болтовни. Несколько недель Йенс не давал о себе знать. Видимо, даже не выходил из дому. У него ведь холодильник просто забит продуктами, они не портятся гораздо дольше, чем за какую-то пару недель.
Длинная пауза. Мои мысли плутают по мерзким лабиринтам. Но его голос снова возвращает меня в купе:
— Ты не спишь?
— Нет.
Смотрю в окно. Огромные снежинки бьются в стекло, приклеиваются на короткое время, а потом летят вниз, чтобы растаять. Думаю о том, что там холодно. А в купе тепло. И все равно я замерз.
— Ты можешь себе представить, как это ужасно — везде и всегда страдать от поноса? Когда ты почти никуда не можешь пойти?
— Понятия не имею, как это ужасно. И не хочу больше слушать.
— Вот в этом-то и проблема. Никто не хочет слушать. Даже врачи. Когда я захожу в медкабинет и начинаю рассказывать, то врач говорит, что нужно принимать перэнтерол. Я просто не успеваю сказать, что он мне не помогает.
Мы снова молчим. Потом он откашливается.
— Пауль, что такое любовь?
— Боль, невыносимая, ужасная боль.
— И ничего больше?
— Ничего.
— А я так не считаю. Любовь — это нечто великое, блестящее, чудесное. Волшебный эликсир жизни. Она определяет все человеческие устремления. В конце концов, человек стремится только к любви. Все, что он делает, направлено только на то, чтобы добиться любви. Любить значит расстаться со страхами. Перестаешь бояться даже самого себя. И других тоже. — Он медлит. — Этот проклятый страх, — заводится он, теперь уже со злостью, — этот противный, всепожирающий страх. Почему нельзя воспринимать вещи спокойно, не напрягаясь? Все было бы гораздо проще. И можно было бы двигаться вперед.
— Я так не думаю. В опасных ситуациях страх помогает понять, что делать, помогает найти выход. Ну если только ты не окаменел от своего страха. Как кролик перед удавом. Такое, конечно, тоже бывает. И это паршиво. Но в принципе страх помогает движению вперед.
— Думаешь?
— Да. Кроме того, страх просто должен существовать, иначе как ты поймешь, что такое «спокойно и не напрягаясь». Все взаимосвязано. У всего есть изнанка, противоположная сторона, иначе ты просто не заметишь, что это вообще существует. Без темноты невозможно понять, что есть свет. А некоторые утверждают, что Бог создал целый Космос только для того, чтобы увидеть самого себя. Так же, как мы стремимся быть среди людей, чтобы иметь возможность отличить себя от других. Потому что понять, какие мы, можно, только узнав, какие они. А Бог только через Космос может понять, что он или кто. Поэтому он его и создал.
