14. Поскольку оригинальность предполагает риск оттолкнуть тех, кто не согласен с точкой зрения говорящего, я полностью отказался от оригинальности. Я только приноравливался ко всему, что, по моему мнению, должна была чувствовать Хлоя. Если ей в мужчинах нравилась грубость, пусть я буду грубым, если ей нравился виндсерфинг, я готов был стать виндсерфингистом, если она ненавидела шахматы, я был согласен ненавидеть шахматы. Мое представление о том, каким она хотела видеть любимого человека, напоминало тесный пиджак, а мое подлинное «я» — толстяка, так что вечер походил на попытку толстяка влезть в пиджак, который слишком узок для него. Это были отчаянные усилия втиснуть выпирающую плоть в фабричное лекало, втянуть талию и задержать дыхание, только чтобы ткань не начала рваться. Не удивительно, что моя осанка не была такой непринужденной, как мне, возможно, хотелось. Как толстяк может вести себя непринужденно в пиджаке, который ему мал? Он так боится, что пиджак треснет по швам, — он вынужден сидеть смирно, почти не дыша и молясь о том, чтобы этот вечер закончился без катастрофы. Любовь превратила меня в инвалида.
15. Хлоя мучилась другой дилеммой: подошла очередь десерта, а поскольку выбрать нужно было что-то одно, желаний оставалось гораздо больше.
— Как ты думаешь, шоколад или карамель? — спросила меня (выглядела она при этом виноватой). — Может быть, ты возьмешь одно, а я — другое и мы поделимся?
Мне не хотелось ни того, ни другого, мой желудок буквально отказывался принимать пищу, но надо было думать не об этом.
— Я прямо обожаю шоколад, а ты? — спросила Хлоя. — Не могу понять людей, которые не любят шоколад. Однажды у меня не складывались отношения с парнем — Роберт, я тебе о нем говорила, — я никогда не чувствовала себя с ним комфортно, только было непонятно почему. Потом все прояснилось: он не любил шоколад. Я хочу сказать, не просто не любил, а прямо-таки терпеть не мог. Можно было положить перед ним плитку, и он бы к ней не притронулся. Представляешь, насколько подобный образ мыслей далек от всего, с чем я могу ужиться? После этого, ясное дело, нам пришлось расстаться.
— Тогда давай возьмем оба десерта и попробуем друг у друга. Но что ты выбираешь?
— Не знаю, — соврала Хлоя.
— Правда? Тогда, если тебе все равно, я возьму шоколад, просто не могу отказать себе в этом удовольствии. Видишь здесь, в самом низу, двойной шоколадный торт? Думаю, попрошу принести его. Он выглядит самым шоколадным.
— Ты настоящий грешник, — сказала Хлоя, кусавшая губу от смешанного чувства предвкушения и стыда. — Но почему бы и нет? Ты совершенно прав. Жизнь коротка, и все такое.
16. Я в очередной раз солгал. У меня, сколько я себя помню, всегда было что-то вроде аллергии на шоколад. Но как я мог быть честным и признаться в своих желаниях, если любовь к шоколаду оказалась явно важнейшим критерием совместимости с Хлоей?
17. И несмотря ни на что, моя ложь была неоправданной: в ней я исходил из ложной предпосылки, что мои вкусы и привычки заведомо уступают вкусам и привычкам Хлои и что расхождение наших вкусов она будет рассматривать как непоправимую обиду. Я мог бы сочинить сценарий про себя и шоколад («Я любил его больше всего на свете, но целая обойма врачей предупредила меня, что, если я съем еще хотя бы маленький кусочек, я умру. После этого я лечился три года».) и, возможно, заслужил бы горячее сочувствие Хлои, но риск был слишком велик.
18. Моя ложь, в той же мере постыдная, как и неизбежная, побудила меня провести границу между двумя разновидностями вранья, вранье во спасение и вранье, на которое человек идет, чтобы завоевать любовь. Оказалось, что ложь во имя сближения сильно разнится с ложью в других сферах. Если я говорю неправду полицейскому о скорости, на которой ехал, когда меня остановили, я избираю этот путь по вполне понятной причине — чтобы не платить штраф или чтобы у меня не отобрали права. Но ложь, имеющая целью быть любимым, заключает в себе ложную посылку, вроде того что, если я не буду врать, меня нельзя будет полюбить. Подобный подход видит залог успеха в избавлении от всех индивидуальных (и потому потенциально отличающихся от заданных) особенностей характера, собственная личность признается состоящей в безнадежном конфликте с совершенствами, обретенными в любимом (а следовательно, и не заслуживающей их).
19. Я солгал, но стал ли от этого хоть немного больше нравиться Хлое? Потянулась ли она через стол, чтобы взять меня за руку, или предложила отказаться от десерта (хотя, возможно, это потребовало бы от нее слишком многого) и пойти домой? Конечно, нет, она лишь выразила легкую досаду, поскольку карамель показалась ей не такой вкусной. Я же решительно высказался в пользу шоколада, бесцеремонно добавив, что в конечном итоге шоколюб, возможно, тоже большая проблема — не только шокофоб.
20. Сближение — разновидность актерства, сдвиг от непосредственного поведения в сторону поведения, диктуемого публикой. Но точно так же, как актер нуждается в четком представлении, чего именно ждет от него зритель, так ищущий сближения должен знать, что желает услышать его предмет. Поэтому если и существует решающий аргумент против лжи во имя любви, то им должно стать то обстоятельство, что в данном случае актер не имеет ни малейшего представления о том, что именно найдет дорогу к сердцу слушателя. Единственное оправдание актерства должно было бы содержаться в его эффективности по сравнению с непосредственным поведением. Однако, учитывая сложность характера Хлои и сомнительную привлекательность подражательной манеры, мои шансы соблазнить ее вряд ли бы серьезно уменьшились, веди я себя самым естественным образом или попросту будь я честен. Неаутентичность, очевидно, лишь вовлекла меня в нелепый фарс перебежки от одного мнения к другому, от одной черты характера к другой.
21. Чаще всего мы добиваемся цели благодаря случаю, а не продуманному плану — плохая новость для соблазнителя, вдохновляемого идеями позитивизма и рационализма, верящего в то, что путем тщательного и почти научного исследования можно установить законы, по которым люди влюбляются. Те, кто ищет сближения, действуют в надежде найти любовные зацепки, чтобы поймать на крючок свой предмет — особенная улыбка, или точка зрения, или манера держать вилку… Проблема в том, что, хотя для каждого любовные зацепки существуют, напасть на них в процессе соблазнения можно скорее случайно, чем заранее просчитав все варианты. Действительно, что такое сделала Хлоя, чтобы я влюбился в нее? Мою любовь к ней в равной мере питали и та обворожительная манера, с которой она попросила официанта принести масло, и то, что ее взгляды на достоинства «Бытия и времени» Хайдеггера совпали с моими.
22. Любовные зацепки в высшей степени специфичны, они бросают открытый вызов всем законам формальной логики. Когда, случалось, я замечал шаги, сознательно совершаемые женщиной с целью соблазнить меня, то в конечном итоге редко поддавался на эту удочку. Я был склонен влюбляться силой совершенно косвенных или случайных любовных зацепок, тех, в которых искавшая моей любви даже не вполне отдавала себе отчет и поэтому не могла выдвинуть их на первый план как особо ценные качества. Однажды я влюбился в женщину, у которой был едва заметный пушок над верхней губой. Хотя обычно я в таком случае чувствую только брезгливость, именно у нее данная особенность загадочным образом приворожила меня, мое желание своевольно сосредоточилось именно здесь, а не вокруг ее теплой улыбки, длинных светлых волос или умной беседы. Когда я говорил об этом своем увлечении с друзьями, я горячо настаивал на том, что любовь к ней вызвана некоей «аурой», которой она обладала, — однако мне не удалось уйти от факта, что любовь возникла во мне, в первую очередь, благодаря растительности на ее губе. Когда я в следующий раз встретился с этой женщиной, возможно, дело было в электроэпиляции, так как пушок пропал, и (несмотря на все ее многочисленные достоинства) мое желание скоро отправилось вслед за ним.
