Вблизи моста, за невысокой оградой из ошкуренных жердей, прибитых к столбикам-опорам, расположились два строения. Одноэтажное деревянное здание с воротами в торцевой стене, судя по запаху, служило хлевом или конюшней. Второе же, в два этажа: нижний — из камня, верхний — бревенчатый, — было, по всей вероятности, чем-то вроде гостиницы. Таверна, постоялый двор, караван-сарай — не важно, как они называются, главное — суть: приют усталого путника. Над входом висела здоровая деревянная плашка с первой надписью, которую я сумел прочитать в этом времени. У автора, начисто лишённого фантазии, явно в качестве компенсации было развито конкретное мышление: кривовато вычерченные латинские буквы извещали всех проезжих грамотеев, что они находятся "U Mosta"…
Ну, раз уж здесь наличествует эдакий "ресторанно-гостиничный комплекс", то мне, как новоявленному "кухарю", грех не заглянуть: пригляжусь, что и как на тутошнем камбузе устроено, да чем посетителей кормят-травят. Вот только с местными финансами у меня туговато, так что придётся опытным путём проверить истинность поговорки, что "наглость — второе счастье".
Сказано — сделано: приняв максимально доброжелательный вид, направляюсь ко входу в "таверну". Да, дверь явно не из мастерской "ведущих итальянских дизайнеров": сколочена из толстенных деревянных плах, с горизонтально расположенной толстой ручкой из того же материала. Понятно, почему ручку так приделали: чтобы войти в здание, потребовалось взяться обеими руками и, приподняв тяжелючее сооружение, толкнуть его вперёд. Так и есть: нормальных дверных петель здесь не предусмотрено, дверное полотно держится на трёх широких кожаных ремнях. Впрочем, тот, кто проектировал здание, явно и на прихожей решил сэкономить: перешагнув порог, сразу попадаю в полутёмный зал почти во весь этаж. Свет сюда попадает только из затянутых какой-то матово-желтоватой плёнкой небольших окон и от расположенного ближе к дальней торцевой части зала полуоткрытого очага. Ни печкой, ни камином, это не назовёшь при всём желании: очаг представляет собой слегка приподнятую на примитивном фундаменте над усыпанным смесью сена и соломы земляным полом "чашу", то ли чисто глиняную, то ли из обмазанных глиной камней. Над огнём — здоровенный прокопчённый котёл, пар над которым, с запахом варёной рыбы смешивается с тянущимся к потолку древесно-кизячным дымом костра. Откуда знаю, что за дым? Э, братцы, пошарьтесь с моё по нашим степям в поисках "эха войны" — тоже научитесь издалека по запаху различать, где в костре акациевые ветки из ближайшей лесополосы, а где — помёт засушенный тлеет… Впрочем, оба запаха вполне безобидны по сравнению с химической горечью копоти от сгорающего в костре тротила.
Рядом с очагом — тесовый стол, на котором разложены различные продукты в мешочках, горшках и просто отдельными кусками, пучки трав, горка глиняных кружек. Позади стола возвышаются утвердившиеся на чурбаках-подпорках два бочонка с кранами-чопиками. Встречал я такую конструкцию: Т-образный деревянный кран "ножкой" втыкается в отверстие для слива жидкости, а роль вентиля со шпинделем играет такой же деревянный чоп. Хочешь нацедить кружку — вытаскиваешь чопик, а когда наполнил — резко загоняешь обратно, перекрывая единственный канал для самовытекания.
У стола что-то шинковал тщедушный парень лет двадцати с измождённым лицом и выпученными "мультяшными" глазами. Грязно-серая рубаха его вся покрыта пятнами различного цвета и происхождения — от сока свёклы и жировых разводов до следов вытирания окровавленных рук. Между бочонками и тем краем стола, где громоздились кружки, на невысоком табурете весьма крепкой с виду конструкции восседал, потягивая что-то — вероятно, пиво — довольно плотного сложения лысоватый дядька в остроносых туфлях без каблука, узких тёмных штанах и кожаной безрукавке поверх относительно белой рубахи.
Остальная часть залы была занята ещё двумя столами. Длинный и широкий "общий стол", за которым втолковывали друг дружке что-то на непонятном мне, но явно славянском диалекте пятеро восседавших на длинных скамьях посетителей, одетых несколько богаче, чем уже знакомые мне крестьяне из Малого Коуржима, был заставлен кружками, завален рыбьими костями и широкими, частично обкусанными ломтями хлеба. Что пытались доказать друг дружке гости "заведения", меня абсолютно не заинтересовало, но вот обратив внимание на несколько повышенные тона вкупе с достаточно активной жестикуляцией собеседников, я решил без особой необходимости с ними не контактировать. У торцевой стены находился ещё один стол: достаточно небольшой и аккуратный, с установленными в качестве сидений тремя широкими чурбаками. Падавшие от затянутого плёнкой окна лучи освещали дородную фигуру монаха в широкой коричневато-рыжей рясе. С заменявшей ему пояс верёвки свисала на цепочке металлическая чернильница, а из кошелька-мешочка выглядывали кончики перьев. Кружек перед служителем культа имелось аж пять штук, причём две — явно пустые — уже приняли горизонтальное положение. Такой себе тихий дядечка сидит, никого не трогает, наслаждается… А главное дело — места вокруг не заняты.
Так. Судя по поведению, товарищи-граждане у "кухонного" стола — и есть местный персонал. А раз никто из них не спешит встречать очередного посетителя в моём лице, то официанты тут бизнес-планом не предусмотрены и сервис обслуживания на все четыре лапы хромает. Ладно, гонор проявлять не будем, мы люди простые, могём и сами к "окошку раздачи" подойтить… По внешнему виду дядечка возле бочкотары больше походит на хозяина данного заведения, чем замотанный "кухонный рабочий".
— Добрый день, уважаемый!
Полагаю, у тебя найдётся, что поесть мирному путнику?
— Добрый. Пиво есть. Две кружки — хеллер. Хлеб, рыба, горох — четыре хеллера, если без рыбы — тогда хеллер. Сыр — шесть хеллеров. Ночлег — два хеллера в зале, — тут дядька обвёл рукой вокруг, — или три — наверху. А если в отдельной светлице — тогда полденария. Но готов поспорить, что у тебя, чужак, нет половины денария!
Судя по мимике из разряда "понаехали тут" на скучной харе, хозяин не особо рад новому посетителю, что несколько непривычно: клиент — это деньги… Ну да мне с ним детей не крестить, так что пусть себе кривится сколько угодно.
— Ты прав, почтенный. Хоть я и не беден, но денариев у меня и вправду нет. Имеются только монеты из моей страны.
— Ты хочешь сказать, что у тебя и хеллеров нету?
Ну что ж, оболы также сгодятся, но, разумеется, в оболах расценки будут несколько выше, как ты сам понимаешь…
— И оболов нет. Рубли, копейки — это сколько угодно. А с чего это вдруг цены станут выше, если я расплачусь другими деньгами? Ведь можно же просто сравнить курс… Тьфу, взаимную ценность монет?
— Э, да ты, смотрю, хитрец! Или, по-твоему, Прокоп первый год живёт на свете и не знает, что менялы, эти порождения Велиала, обязательно постараются при перевесе монет обмануть честного христианина? Ещё чего! Уж если ты, чужак, почитаешь себя самым хитрым, то отчего бы тебе не пойти в город да самому не заставить этих злоехидов иудина племени честь по чести расчесться за иноземные монеты? Что-то мне подсказывает, что без ханской пайцзе и десятка багатуров за спиной такой фокус тебе проделать не удастся! А христиан эти менялы — гореть им всем в Аду! — ни во что не ставят, донимают своими кредитами-процентами кого им вздумается, не исключая даже добрых панов, на чьих землях промышляют!
