— Британец. Дэйв Хазлам.
— Расскажи мне о нем. — Кто он такой и почему сидит с Джорданом.
— Хазлам — консультант по киднеппингу. Раньше был в британской Специальной воздушно-десантной службе. Работал с нашими особыми подразделениями в Персидском заливе.
— Что он там делал?
— Из него много не вытянешь.
— Но все же?
— На двери его ванной висит письмо от президента.
— Почему? — спросил Пирсон.
— Что почему?
— Почему он получил письмо от президента?
Официантка собрала их тарелки и принесла кофе.
— Когда в Персидском заливе заварилась каша, все очень боялись, что Израиль не останется в стороне. Он остался в стороне потому, что по какой-то неведомой причине Саддам не обрушил на него все свои ракеты «Скад». Саддам не сделал этого потому, что кто-то их обезвредил. Вот поэтому у Хазлама в ванной и висит письмо от президента.
Было без десяти два; ресторан внезапно опустел. Хазлам за другим столиком оплатил счет, затем они с Джорданом поднялись уходить.
— Эд, Митч, — Джордан подошел к ним, протягивая руку. — Рад видеть вас обоих.
Хазлам поздоровался с Митчеллом и подождал, пока Джордан представит его Пирсону.
— Выпьете с нами кофе? — предложил Пирсон.
— Спасибо, но нам уже хватит, — ответил ему Джордан.
— А вы из Англии, — Пирсон взглянул на Хазлама.
— Как вы догадались? — это было сказано шутливым тоном.
— Работать или в гости?
— Работать.
Но ты и так это знаешь — наверняка ведь выспросил обо мне Митча.
— Будете в следующий раз на Холме[5]— заходите.
Это было в стиле вашингтонских политиков — то, что называлось «налаживанием связей».
— Какая комната? — вопрос прозвучал небрежно, как бы между прочим.
— Триста девяносто шестая, Рассел-билдинг, — ответил Пирсон. — Если получится, загляните прямо сегодня.
Он проводил Хазлама и Джордана взглядом, затем повернулся к Митчеллу.
— Ты нынче очень занят?
По спине Митчелла пробежал холодок.
— Ничего такого, с чем нельзя было бы быстро развязаться.
— Мы с Джеком хотели бы, чтоб ты поработал на нас.
— Что-нибудь конкретное?
— Джек хочет объявить о начале особого расследования, но чтобы быть уверенным в успехе, ему нужны предварительные данные.
— Какого типа расследование?
— Надо, чтоб его смысл был понятен любому человеку с улицы. Например, что-нибудь вроде тех сбережений и займов. — Финансовый скандал в восьмидесятых, когда многие потеряли свои деньги. Наркотики и отмывание грязных денег тоже прекрасно подошли бы. Но тема может быть какой угодно, на твое усмотрение, — об этом говорил взгляд Пирсона, то, как он пожал плечами. По крайней мере, так его понял Митчелл.
Зачем все это, спросил бы другой.
— К какому сроку Джек хочет иметь результаты? — спросил Митчелл.
Пирсон допил кофе и взялся за салфетку.
— Примерно к следующему марту или апрелю, — сказал он.
Партия выберет своего кандидата на съезде в августе, однако голоса на этом съезде будут распределяться согласно результатам предварительных выборов, которые завершатся тремя месяцами раньше. Сделай хорошую рекламу в этот период — и твой кандидат обойдет соперников, как миленьких.
— А если не к предварительным выборам, то когда? — спросил Митчелл.
Потому что, если дела кандидата пойдут гладко, его команда может придержать кое-какие вещи до удобного момента.
— Тогда в октябре следующего года, — просто сказал Пирсон.
За месяц до того, как народ Америки выберет своего нового президента.
— Когда я должен начать?
— Чем раньше, тем лучше.
— А когда Джек хочет объявить о начале расследования?
Потому что тогда о нем заговорят. Потому что с помощью этого он сможет начать кампанию. Но только если будет уверен в успехе.
— Тебе нужна точная дата? — спросил Пирсон.
— Да, Эд. Точная дата.
У политиков, собирающихся бороться за кандидатуру от своей партии, существовал неписаный закон: чтобы выиграть предварительные выборы, надо объявить о своем участии в определенный день. А именно — в День труда, первый понедельник сентября. Ближайшего сентября. Через три месяца.
Пирсон нарочито медленно сложил салфетку, опустил ее на стол и посмотрел на Митчелла — на губах его впервые появилась улыбка, в глазах заиграл веселый огонек.
— День труда будет в самый раз.
* * *
Послеполуденная жара расслабляла, что было опасно, так как он мог счесть себя уже отдохнувшим. И взяться за другое задание прежде, чем будет действительно готов к этому.
Хазлам сел на лестницу Капитолийского холма и поглядел на Молл.
Тридцать шесть часов назад он имел дело с Ортегой, а еще тридцатью часами раньше молился своему Богу, каким бы тот ни был, чтобы маленькая девочка по имени Розита вернулась домой.
Он сошел с лестницы и направился к Рассел-билдинг.
Здания, где размещались кабинеты членов сената США, были к северу от Капитолийского холма, здания для членов палаты представителей — к югу, а между ними сверкали особняки Верховного суда США и Библиотеки Конгресса. Два здания Сената, Дирксен и Харт, были новыми, а одно, Рассел-билдинг, — старым, с которого все начиналось. В двухстах ярдах к северу был вокзал Юнион-Стейшн.
Хазлам вошел в Рассел-билдинг со стороны пересечения Первой и Конститьюшн-авеню, миновал контроль у дверей, прошагал мимо лифтов и поднялся по лестнице на четвертый этаж. Коридоры здесь были длинными, потолки высокими, а полы мраморными, так что шаги его отдавались эхом. Он изучил план этажа, висящий на лестничной площадке, и повернул направо: четные номера, начиная с 398-го, были слева от него, а нечетные — справа. На двери с номером 396 было написано, что за всеми справками следует обращаться в комнату 398.
Приемная была обставлена красиво и вместе с тем рационально; окно в ее конце выходило на внутренний двор Рассел-билдинг. Здесь сидели два секретаря, женщина лет двадцати пяти и совсем молоденький юноша — наверное, доброволец, только что окончивший колледж, подумал Хазлам. Он представился, затем, пока секретарша звонила первому помощнику, обвел взглядом фотографии на стенах.
На некоторых снимках, как он и ожидал, был изображен Донахью, другие представляли собой виды его родного штата — это тоже было понятно, — а еще Хазлам заметил тут портрет президента Джона Ф. Кеннеди.
