Когда они миновали Гринич-Виллидж, Дендре почувствовала тревогу. Улицы, по которым они шли, – грязные, почти безлюдные, если не считать пьяных и бродяг, – вызывали пугающее чувство бедности: сердца, духа и, разумеется, кошелька. Казалось, там не было признаков жизни, за исключением рывшихся в мусоре кошек, несколько зверьков агрессивно преследовали их в надежде получить какой-нибудь корм. Где же булочные, зеленные лавки, сапожные мастерские, аптеки? Из уютного, обжитого Бруклина Дендре попала в кирпично-каменную пустыню.
Наконец Гидеон остановился перед четырехэтажным зданием.
– Пришли. Мне не терпится показать тебе свои работы, услышать, какого ты мнения о них, – сказал он, крепко обняв девушку. И страстно поцеловал ее, перед тем как отпереть тяжелую металлическую дверь, покрытую рисунками. С этим поцелуем из ее сознания исчезли унылая улица, запах бедности и запустения. Дендре чувствовала головокружение от страсти, радость от его живости, волнение от перспективы увидеть его работы. Она чувствовала, как он крепко сжимал ее руку, увлекая в вестибюль здания, который она ожидала найти темным и грязным.
Увидев отразившееся на ее лице облегчение, Гидеон улыбнулся. Весь вестибюль был выбелен, даже пол. У стен стояла какая-то сломанная мебель, но даже она в этих стенах выглядела эстетично.
– Все взято со свалок, – пояснил он.
– Ты превратил выброшенную мебель в скульптуры, – восхитилась Дендре.
Гидеон подумал, что верно ее оценил: девушка хочет жить полной жизнью, ее легко будет воспитать, у нее есть кое-что за душой. Им будет хорошо вместе.
– Ассамблаж, – поправил он, – прикладной ассамблаж. Здесь хранится все мое добро: еда, одежда, необходимые вещи.
Голые лампочки в вестибюле, свисавшие на длинных черных шнурах, отбрасывали скорее теплое сияние, чем яркий свет. Каждая появлявшаяся из темноты вещь дышала живостью, энергией. Дендре поняла, что создатель этих вещей, ее похититель, является природной силой, феноменом, преображающим все, с чем соприкасается. Очарованная тем, что увидела, Дендре сняла пальцы Гидеона со своего запястья. И, потирая затекшую руку, стала расхаживать, рассматривая его работы.
– Не трать время попусту. Это не настоящая моя работа, просто временная мебель бедного голодающего художника.
Гидеон снова обнял ее, поцеловал, на сей раз погладив по шее, потом запустил руки под лиф платья и стал ласкать ее грудь. Дендре напряглась от страха, но не стала вырываться. Он улыбнулся этой неопытности. Такой она нравилась ему еще больше. Он чувствовал, что она потрясена своими чувствами к нему, и это тоже нравилось ему. Взяв Дендре за руки, Гидеон поднес их к губам и поцеловал пальцы. Потом, держа за руку, повел девушку туда, где ей наверняка хотелось оказаться.
Темная, шаткая лестница, по которой они взбирались, была очень крутой и угрожающе отходила от стены. Дендре, которую в другое время угроза падения удержала бы от того, чтобы подняться хотя бы на один пролет, забыла о страхе. Она была так счастлива, что не могла не подниматься вместе с Гидеоном.
Громадный верхний этаж, ничем не перегороженный, был залит полуденным солнечным светом, лившимся из окон в разных концах помещения. И все же это было мрачноватое место с высоким потолком и железными опорными колоннами. Здесь пахло сыростью, масляной краской, льняным маслом, скипидаром. Запах был не столько неприятным, сколько красноречивым. Эта мастерская была островком творческой энергии посреди Манхэттена, местом уединения. Металлические рамы с картинами, белые стены и аккуратность вызвали у Дендре ощущение организованности и целеустремленности. Это было убежище энтузиаста, подвижника, поставившего перед собой огромную задачу.
Краем глаза Дендре увидела несколько картин на подрамниках, холсты, приставленные к стенам, громадный мольберт, большой стол с аккуратно сложенными выдавленными тюбиками масляной краски, жестяными и стеклянными банками со стертыми кистями всевозможных размеров, лист стекла, видимо, служивший палитрой… Гидеон вел ее к месту, где на полу лежали три матраса один на другом. Они были покрыты белыми простынями и старым, потертым восточным ковром, заменявшим покрывало. Стол, вернее, деревянная дверь, положенная на две металлические бочки из-под пива, пара шатких стульев в дальнем от постели углу, обшарпанный холодильник и жалкого вида плита в другом – таковы были житейские удобства Гидеона, не считая книжного шкафа, а также туалета и двойной раковины с выщербленной белой эмалью. Они не были закрыты хотя бы ширмой.
Гидеон повернул девушку лицом к себе и, не выпуская ее рук, отступил на шаг и принялся разглядывать Дендре. Между ними явно возникло влечение друг к другу, невысказанная, но острая потребность, которая требовала удовлетворения. Гидеон выпустил руки и погладил густые черные кудри. Провел пальцем, по ее носу, потом по губам. Ни он, ни она не произнесли ни слова. Гидеон снял с Дендре пальто и позволил ему соскользнуть на пол. Расстегнул пуговицы платья и стянул его с плеч к бедрам. Потом стал разглядывать девушку: превосходные по форме и размеру груди, соски, окруженные темным, восхитительно декадентским ореолом, такие возбуждающие на фоне белой, упругой, шелковистой как атлас кожи. Он был очарован зрелостью, готовностью Дендре Московиц. Он будет писать ее множество раз. Она будет представлять для него меняющиеся аспекты охваченных страстью женщин.
Влечение стало почти невыносимым. Дендре хотела предпринять что-нибудь, но понятия не имела, что и как.
Она знала только одно: ей хочется отдаться этому мужчине. Чтобы он любил ее, как никто и никогда раньше, так сильно, что никогда не захотел бы другой женщины. Дендре была уверена, что в эту минуту Гидеон любил ее именно так. Это было ясно по тому, как он пожирал ее глазами, по восхитительной страсти, сияющей на его красивом лице.
И Дендре была права. Гидеон обожал женщин, женское тело и секс. Секс, вожделение и страсть были для него эликсиром, божественной амброзией. И в этой странной, незрелой, но чувственной девушке было нечто гораздо большее, чем то, о чем говорила ее внешность. Гидеон влюбился в заурядность Дендре Московии, роскошную женщину со страстной скрытной душой, трепетавшей для него, и только для него.
Гидеон раздевался перед ней неторопливо, потому что девушка не могла оторвать от него глаз и он хотел, чтобы она насладилась каждым дюймом его плоти. Он был возбужден, трепетал от желания прильнуть к ней губами, разделить чувственное блаженство. Потрясение Дендре при виде его пениса, так готового к обладанию ею, отражалось в ее глазах. По этому взгляду Гидеон понял, что она еще ни разу не была так бесстыдна с мужчиной, так очарована пенисом, так захвачена мыслью о сексе в струящемся солнечном свете. Ему хотелось, чтобы она ласкала его, возбуждала еще больше. Нет. Она не двинулась к нему. Вместо этого карие глаза наполнились слезами, дыхание стало тяжелым. Он мгновенно понял, что ее мучают страсть и досада на его медлительность.
Гидеон подошел к ней, погладил ее груди, довольно сильно ущипнув длинные, толстые соски. Дендре застонала от удовольствия, а он нежно поцеловал ее в губы, стянул с бедер платье, трусики… Теперь на ней оставались только белый кружевной пояс с резинками, чулки и туфли на высоких каблуках. Гидеон смотрел на нее так, как никто и никогда раньше. Вытянув руки и взяв Дендре за пальцы, Гидеон обошел ее вокруг.
