– Бедная Ровена, – сказала Луиза и добавила фразу, которую часто повторяла: – Не стоило ей выходить замуж.
– Выходить замуж никому не стоит, – ответила я, ища штопор.
Луиза, которая никогда не была замужем, с готовностью согласилась со мной. Мысли путались у меня в голове.
– В конце концов, Бернард – всего лишь скучный человек. Его не сравнить с таким ублюдком, как Мартин, – продолжала я.
– Он зануда, – сказала Луиза. Встав, она подняла пустой пакет из-под арахиса и направилась к моему холодильнику. – Где у тебя банки с консервами? Я их не нашла, – сообщила она, вновь усаживаясь на пол с шоколадным печеньем и рассчитанной на пять дней порцией сыра в руках.
– Кто? – спросила я.
– Что – кто? – не поняла она.
– Кто зануда, зануда кто?
– Бернард. Бородатый скучный ублюдок Бернард.
– Но ведь Ровена любит его, – заметила я, – а Мартин никогда не любил меня.
– Нет, – возразила Луиза, – он любил тебя в самом начале. Они всегда поначалу любят нас.
– А мне кажется, что он никогда по-настоящему не любил меня, – печально сказала я. – Он никогда не заботился обо мне, не старался лелеять и холить меня, не говорил нежных слов, не давал понять, что я нужна ему. Ему было со мной неплохо, но если бы я ушла, тоже было бы неплохо. И как только появился кто-то другой…
Я замолчала, чувствуя, что у меня к горлу подкатил комок.
– Но ты продолжала любить его даже после того, как он встретил Шэрон, – сказала Луиза, заглядывая в свой пустой бокал.
– Ты так думаешь? Нет, я просто хотела его. Мне нужно было его удержать. Может быть, мне прежде всего хотелось, чтобы он хотел меня. Доказать себе, что меня еще могут хотеть… – Я достала из холодильника еще одну бутылку вина. – Найди штопор, Лу.
Она пошарила среди лежавших на полу подушек и с торжествующим видом помахала в воздухе штопором. В этот момент зазвонил телефон. Мы переглянулись. Кто бы это мог быть? Мы были похожи на двух застигнутых врасплох нашкодивших девчонок.
Шестое чувство, которое часто спасало меня от утомительных разговоров, подсказало, что это звонила мать. Вскочив на ноги, я бросилась к телефону и быстро включила автоответчик.
– Это мама! – сообщила я Луизе.
Сидя на полу, мы прослушали ее сообщение.
«Здравствуй, дорогая моя, я звоню тебе так поздно, потому что завтра утром меня не будет дома, но я вернусь после четырех. Мне нужно поговорить с тобой. Может быть, встретимся как-нибудь на неделе? Я постоянно думаю о тебе, но я понимаю, что на некоторые темы ты не желаешь говорить, и ты же знаешь, как я уважаю твои чувства, но вот тебе к сведению: в одиннадцать часов по четвертому каналу идет программа о том, как справляться с чувством утраты и так далее, там могут быть полезные для тебя вещи, а если ты не сможешь ее посмотреть, не беспокойся, но если у тебя есть кассета, запиши на кассету, а потом, если хочешь, мы можем с тобой обсудить ее, конечно, если ты сама захочешь, ведь ты знаешь, что я – человек тактичный и границы не переступлю. Надеюсь, отец не пытается вмешиваться в это, могу вообразить, как ему хочется вмешаться, но ведь ты знаешь, дорогая, стоит тебе только уступить ему хоть на дюйм, ты потом не отделаешься от него…»
Мама замолчала, чтобы перевести дыхание и собраться с мыслями, прежде чем продолжить свою речь. Но тут, слава богу, три минуты истекли и раздался длинный гудок. Луиза откинулась на подушки и шумно вздохнула.
– Вот черт, а я всегда считала свою мать самой многословной женщиной на свете.
– В последнее время она звонит мне каждый день, – мрачно сказала я. – Следующий раз она не ограничится звонком и явится сюда.
Мы обе зевнули.
* * *
Она явилась на следующее утро. Я мучилась от похмелья и открыла дверь только потому, что ждала приезда Найджела. Мама стояла на пороге, широко улыбаясь, и все еще держала палец на кнопке звонка. Серьги, небрежно повязанный воздушный шарфик, подарки в руках. Разве могла я прогнать ее?
Пока я разглядывала в зеркало свои мутные глаза и опухшее лицо, свидетельствовавшее о том, что нельзя безнаказанно пить всю ночь в тридцать два года, она распаковывала сумку.
– Это тебе, дорогая, я не могла устоять перед таким ароматом, – сказала она, поднося к моему одутловатому покрытому пятнами лицу два букетика фрезий. – А вот гель для душа с маслом магнолии. Я знаю, что ты обожаешь запах магнолии. Я сказала продавцу-контролеру в супермаркете «Маркс и Спенсер», ну тому, с которым я хожу в одну мастерскую художественной керамики, что покупаю этот гель для своей дочери.
– Спасибо, мама.
– У тебя немного усталый вид.
Когда-то, лет в двадцать, я могла после ночного кутежа наложить толстый слой косметики, взбить волосы и радостно встретить новый день. Но теперь я чувствовала, что даже если использую сто тюбиков тонального крема «Полифилла», все равно не смогу замазать изъяны на своем лице.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила мать, растягивая, по своему обыкновению, слова.
Хреново.
К тому времени, когда Найджел позвонил мне во второй раз, чтобы сообщить, что задерживается, я уже успела выпроводить маму, но все еще испытывала сильное раздражение, вызванное ее приходом.
– Поторапливайся, Найджел, – сердито сказала я и повесила трубку.
Мать часто выводит меня из себя. Окружающие считают ее милой женщиной. Ровена просто очарована ею.
– Почему ты все время злишься на нее? – как-то спросила она меня. – Что она тебе сделала?
Это замечательный вопрос, на который я не могу найти ответ несмотря на то, что долго искала его вместе с Джульеттой. (Хотя мне кажется, что Джульетта при обсуждении этого вопроса все время уходит в сторону. Она ищет причину наших неладов с матерью в прошлом, обвиняя ее в том, что та быстро отняла нас от груди, отдала в детский сад, где с нами плохо обращались, вышла замуж за нашего отца, и все это в совокупности, дескать, и сделало ее саму, Джульетту, ненормальной даже на фоне прочих членов нашей семьи).
Когда обстоятельства вынуждали Джульетту вернуться в день настоящий, она начинала нервно расхаживать из угла в угол, произнося длинные речи о том, что наша мать неправильно понимает свой родительский статус и не может нас «отпустить». Мать и Джульетта проводили долгие часы, обсуждая это, но я так и не поняла, кто кого, собственно, держит и что значит в данном случае «отпустить».
Думаю, что меня раздражает в матери прежде всего ее манера дышать. Ее дыхание обладает полным музыкальным диапазоном. Сначала она, закрыв глаза, делает вдох, который длится тридцать секунд. При этом она подымает плечи, закидывает голову назад и наклоняет ее чуть право. Кажется, что она всем своим телом вбирает кислород и готовится заявить нечто чрезвычайно важное. Затем она делает долгий медленный выдох, ее плечи опускаются так, словно ее постигло сильное разочарование. А потом весь цикл повторяется снова. Кроме того, она владеет целым спектром коротких и длинных вздохов, ахов, охов и стонов, которые передают всю гамму ее эмоций – от ярости и гнева (что случается нечасто) до выражения долготерпеливого страдания (регулярно), а также экстаза (не доводилось слышать).
