– Но… – Я была сбита с толку.
– Забудь, Люси, – вздохнул он. – Это очень сложно. Но гениальные люди свободны, и, следовательно, относятся к высшей касте. И поверь, моя мать не преминет подвинуться на высшую ступень социальной лестницы. – Он отвернулся и закрыл глаза. – Заметь, прийти на свадьбу они все-таки отказались, – пробормотал он.
Я оторопела и еще раз перечитала письмо. О да. Действительно отказались.
Свадьба состоялась: простое и тихое торжество, как мы и планировали, с обедом в садике у дома моих родителей. Высокие столы ломились от еды, в горшках и вазах стояли цветы, друзья набились в крошечный садик, визжа от смеха, и, кроме очаровательного кузена Неда по имени Джек, никого из Феллоузов мы не видели. Что там говорить – мы не видели их еще пару лет после этого.
Время шло, и порой меня мучили угрызения совести. Особенно когда родился Бен. Проявив редкое мужество, я настояла на том, чтобы мы хотя бы иногда ездили к Феллоузам – показать внука. Эти вылазки никогда не имели успеха. Нед молчал как рыба и сохранял каменное лицо, пока мы обедали в большом, обитом панелями обеденном зале Незерби-Холла: подвесной канделябр, море полированного красного дерева и россыпь сверкающего серебра. Я до смерти боялась, что Бен, который сидел рядом со мной на высоком стульчике, будет вести себя плохо. На одном конце стола сидел Арчи, на другом – Роуз, но они часто приглашали других родственников, так как Роуз, будучи невероятно общительной, могла сидеть за столом в окружении не менее двадцати гостей. Может, ей казалось, что присутствие чужих людей разряжает потенциально сложную ситуацию: ведь Нед то и дело поглядывал на часы, ему не терпелось уйти. Как бы то ни было, домой мы ехали выжатыми как лимон; Нед сжимал руль так, что костяшки белели, и клялся: «Чтобы я еще хоть раз… да никогда в жизни».
Забавно, но после того самого напряженного раза мы так до них и не доехали, потому что через полгода он умер. И так как раньше они всегда держались с нами отстраненно, мне было их совсем не жалко. Роуз, разумеется, была сама не своя – ее сын, ее любимый мальчик. На похоронах она так рыдала, что Арчи пришлось одернуть ее у могилы. А я никак не могла понять, почему она не проявляла никаких эмоций раньше, когда он был жив. После его смерти ее понесло, и через пару недель она устроила пышную заупокойную службу в Гвардейском соборе: Нед пришел бы в бешенство, увидев это. Я же онемела от горя, мне было на все наплевать. Я пошла на службу и тихо высидела церемонию в первом ряду рядом с Беном, моля Бога, чтобы все это скорее кончилось.
– Так и должно быть, – успокоила меня Мэйзи, сжав мою руку. – Это богатая семья, Люси. В их кругах так полагается.
Я тупо кивнула в ответ. Он не просто мой муж, он еще и их сын, и я не должна забывать об этом. Не должна в одиночестве предаваться горю. Должна быть учтивой и горевать вместе с ними.
Так я и сделала, и тут вдруг Роуз в меня вцепилась. Она звонила мне постоянно, днем и вечером – в основном вечером и, конечно, всегда в самое неподходящее время, когда я укладывала детей и позволяла себе порыдать вволю. Тут звонил телефон, и я слышала ее голос: дрожащий, надрывный. «Привет, Люси». И потом – одно и то же: как я справляюсь, откуда у меня силы жить, не правда ли, мне его безумно не хватает. Она знала, что мне его не хватает. И одному Богу известно, как я пережила эти звонки.
Наконец я поняла, что от нее мне только хуже. Я изо всех сил пыталась быть сильной, но регулярно три раза в неделю она сводила на ноль все мои старания. Я поехала с ней повидаться, взяв с собой Джесс для моральной поддержки. Я надеялась, что личная встреча исправит ситуацию, но звонки продолжались. И постепенно, чувствуя себя виноватой, я прекратила общение. Включала автоответчик и почти никогда не перезванивала. Жестоко? Возможно, но мне так было лучше.
Сначала она сопротивлялась, но вскоре звонить перестала. Молчание затянулось на несколько месяцев, и положение было безвыходное. Я не осмелилась бы позвонить вот так, ни с того ни с сего, а ей, как мне кажется, не позволяла гордыня. Я хотела ей написать, но так и не собралась. Мы посылали друг другу открытки на Рождество, мальчиков на день рождения ждали на почте посылки, но контакт был отрезан. Ни одного слова. Прошло четыре года, и тут я получила ее письмо.
«Моя дорогая Люси,
Прости, что пишу после столь долгого молчания, но это письмо я писала и переписывала много раз. Я многое должна объяснить и не знаю, с чего начать. Прежде всего, мое несуразное поведение после смерти Неда наверняка тебя расстроило, и думаю, я должна объяснить, почему мое горе было столь безудержным. В нашей семье проявление скорби не поощряется; Арчи считает его слабостью, дети замыкаются в себе, но я не смогла сделать ни того, ни другого. Видишь ли, моя дорогая, несмотря на все разногласия, что были у нас с Недом при его жизни, когда он умер, мне показалось, будто и я умерла вместе с ним.
Тебя это шокирует, Люси? Конечно же, но что ты можешь об этом знать? И я говорю это вовсе не снисходительно: в самом деле, откуда тебе знать? Ведь при жизни Неда нас вряд ли можно было назвать близкими людьми, но знаешь ли ты, что, когда он был маленьким, мы не разлучались? Знаешь ли ты, что его в шутку называли „хвостиком Роуз", потому что он все время таскался за мной по саду с лопаткой в руке и терпеть не мог, когда я пропадала из виду? Ты бы в жизни не подумала, не так ли? Ты и представить не можешь, что до того, как ему исполнилось пятнадцать, мы с ним каждые выходные ходили рыбачить, вместе гуляли с собаками, читали одни и те же книги, обсуждали их, и нам было здорово вместе.
Он был моим любимчиком, хотя матери, конечно, нельзя в этом признаваться. Мой единственный умный, но при этом беззаботный ребенок, мой дорогой малыш. Возможно, отчасти поэтому я была так потрясена, когда в пятнадцать лет у него начался классический подростковый бунт. Он носил какую-то странную одежду, стал одержим музыкой и кино, разумеется, курил, пил. Но вместо того чтобы принять его таким, какой он есть, я почувствовала, будто мне влепили пощечину: так я ему и сказала.
У нас были страшные скандалы: так ссорятся только любящие люди. Мы говорили друг другу кошмарные вещи – в основном я, конечно. Вспоминая об этом, я сгораю от стыда. Я вела себя как испорченный ребенок, чьи лучшие друзья предпочли играть с другими детьми. Я впадала в истерику и душила его отвратительными материнскими слезами: уверена, он мне этого никогда не простил. Мне хотелось вернуть моего малыша, а он, как и следовало ожидать, испытал лишь отвращение.
Люси, у людей странные способы выразить свою любовь, особенно у матерей. Я знаю, что тебе было неуютно во время визитов в наш дом, но, возможно, теперь ты понимаешь, какие сильные эмоции переполняли нас, хотя это не было заметно, и как тяжело было и мне, и Неду.
И все же прошли годы, целых четыре года, и я хотела бы отдать должное памяти Неда. Хотела бы исправить ситуацию ради тебя и мальчиков. Мэйзи рассказала мне, что в Лондоне дела идут неважно, и денег не хватает, так что я предлагаю вот что: ты не позволишь мне помочь? Мы с Арчи были бы рады, если бы ты поселилась в амбаре Чандлерса – помнишь красивое деревянное здание в том конце луга, где пасутся овцы? Его недавно отремонтировали, там теперь очень красиво, и он чудесно подходит для вас с мальчиками: красивый сад, озеро поблизости. Мы живем близко, конечно же, но не то чтобы совсем на пороге; мы будем уважать ваше личное пространство. Я перепишу амбар на твое имя, и еще нам хотелось бы взять на себя расходы по образованию мальчиков – до тех пор, пока им не исполнится восемнадцать. Школы можешь выбрать сама. Пожалуйста, дай нам знать, согласна ли ты принять наше предложение, мы бы так хотели видеть тебя в кругу семьи. Как бы то ни было, независимо от твоего решения, прошу, рассчитывай на мою любовь и поддержку, пусть даже на расстоянии.
