Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 36
Это из-за страхов. В самом начале их не было, но теперь они оплетают душу цепкой паутиной. Разорвать ее, увы, не хватает сил…
Вдруг что-то опять пойдет не так? — начинают кружить в голове сомнения. Вдруг снова выяснится, что первое впечатление о парне обманчивое? Действительно ли он свободен? Как вообще смотрит на вопросы верности и измен? Каковы его намерения? И стоит ли ввязываться в новую историю, когда еще слишком свежи раны на сердце от предыдущей?
В задумчивости я рассеянно поворачиваю голову и смотрю на проходящую к свободному столику парочку. Мужчина и женщина. Это все, что я могу о них сказать, потому как остальное — их возраст, наружность, манеры — меня сейчас совершенно не волнует. Я уже отворачиваюсь, веля себе встряхнуться и продолжить разговор, когда перед глазами вновь возникает платье прошедшей мимо дамы, на которое я как будто не обратила ни малейшего внимания…
Насыщенно-синий шифон, рюш по подолу, а под ним белые сильные и крепкие благодаря плаванию ноги…
В ужасе расширяю глаза, медленно поворачиваю голову и снова смотрю на парочку. Они уже садятся — женщина к нам спиной, мужчина лицом.
— В чем дело? — испуганно шепчет Дебора, прослеживая за моим взглядом.
Мама сидит, как всегда гордо приподняв голову. Но по тому, как напряжены ее довольно широкие и вместе с тем женственные плечи, и по легкой небрежности, с какой затянуты в узел темные волосы, мы с Деборой вмиг определяем, что на сердце у мамы скребут кошки.
Синее платье она купила в «Блуминдейле» около года назад. И по сей день им восхищается. Цвет как море! — не устает повторять она. Не мнется и до чего же хорошо сидит! Отец даже прозвал ее Васильком. Маме это имя, по-моему, пришлось по вкусу…
Долго глядим на нее, боясь пошевелиться. На ее спутника я упорно не смотрю, потому что в груди нарастает отвратительное предчувствие и предельная враждебность. В голове свербит единственное: это не отец!
Вообще-то мама человек довольно чуткий и давно почувствовала бы на себе пристально-вопрошающие взгляды родных дочерей, однако она сидит в той же позе — очень прямо, не откидываясь на спинку кресла, и чуть приподняв плечи. Наверное, волнуется. Или даже страдает.
Дебора, не отрывая от матери глаз, хватает меня за руку и шепчет:
— Подожди… Еще ничего не известно. Может, он просто ее знакомый? Сотрудник или даже… врач? — Последнее предположение настолько ее утешает, что она даже поворачивает голову и смотрит на меня горящими глазами, явно молясь про себя: вот бы это оказалось правдой! — Да, врач! — так же шепотом добавляет она. — Ей сейчас несладко, с папой не клеится, вот она и обратилась за помощью к психоаналитику… А он, чтобы побеседовать с пациенткой в непринужденной обстановке, пригласил ее сюда.
В это самое мгновение я замечаю краем глаза, как мамин спутник наклоняется над столиком и сердито, совсем не походя на психоаналитика, начинает что-то доказывать. У меня падает сердце.
— У таких врачей есть специальные кабинеты, — говорю я голосом, которого сама не узнаю. — Там обстановка как нельзя более непринужденная и нет постороннего шума и любопытных глаз.
Дебора тяжело вздыхает и смотрит на меня, будто о чем-то упрашивая. Увы, в данном случае я ни ей, ни маме, ни отцу не помощница. Бедный папа! — ударом молотка стучит в голове. Вспоминается, как он в отчаянии паковал чемоданы, и становится его до ужаса жалко.
Между тем мамин спутник уверенным жестом протягивает руку, хватает ее за запястье и, повышая голос, продолжает что-то ей растолковывать. До нас даже долетают его отдельные слова: «надо было с самого начала», «чего ждать», «или соглашайся или…».
Дебора поджимает губы. Замечаю, что она слегка побледнела и хмурит брови. Разговор о Джерарде теперь точно закончен, но меня это, само собой, уже не радует, скорее гнетет. Как было бы здорово, если бы мы битый час болтали о нем, а мамы здесь вообще не было бы!
— Пусти! — громко, не обращая внимания на людей вокруг, восклицает она.
Дебора резко поворачивает голову, мы обе приковываем взгляды к матери. Она рывком высвобождает руку, но ее спутник тотчас снова ее хватает и при этом злобно и самодовольно ухмыляется.
Замечаю, что разговоры вокруг стихли. Лощеный господин с «Нью-Йорк пост» в руках опустил газету и смотрит на спорящих поверх очков в золотой оправе. Дамочка неопределенного возраста с грудями-шариками и лицом-маской теперь совсем не слушает собеседника и все поглядывает на маму.
Та же немного наклонила голову и больше не пытается вырваться из плена.
— Мне надоела эта неопределенность, ясно тебе?! — гневно и с угрозой говорит мамин спутник.
Он не кричит, но теперь мы прекрасно слышим его, потому что стало куда тише в зале. Мне делается до того страшно, что кажется, будто в душу набросали кусков льда.
— Не разговаривай со мной в таком тоне, — усталым голосом просит мама.
Ее друг ехидно усмехается.
— Я разговаривал с тобой в нормальном тоне — без толку! Кем ты себя мнишь, а?
— Пусти, я поеду, — произносит мама.
Тот разражается отвратным надменным смехом.
— К своему увальню? — убийственно пренебрежительным голосом спрашивает он.
Мы с Деборой одновременно вскакиваем и спустя считанные мгновения уже стоим по обе стороны от мамы, точно личная охрана.
— Сейчас же убери лапы! — негромко, но твердо и требовательно велит Дебора.
Мамин знакомый, видимо больше от растерянности, отпускает ее руку и выпрямляет спину.
— Что за… — растерянно бормочет он.
Перевожу взгляд на маму. Она сидит потупившись. У нее красные щеки, а на виске пульсирует жилка.
— Девочки… — извинительно и жалобно бормочет она.
— Пойдем отсюда, — говорю я, похлопывая маму по плечу. — Едем ко мне.
— В каком смысле?.. — Мужчина сильно хмурится и смотрит то на меня, то на Дебору с таким видом, будто готов растерзать нас обеих.
Странно, но меня это нисколько не пугает. Напротив, страх куда-то уходит, уступая место новому властному чувству. Стремлению любым способом оградить от беды дорогого человека.
Мама и Дебора садятся на заднее сиденье, а я за руль. Едем ко мне. Мама не произносит ни слова, но сидит такая, какой мы ни разу в жизни ее не видели. С отрешенным лицом, опущенными плечами и потухшим взглядом. Теперь ее щеки не красные, а неестественно белые. По ним бегут прозрачные речушки слез.
Мама не из любительниц пустить слезу, однако в те редкие дни, когда я все же заставала ее плачущей, не находила себе места. Материнские слезы для ребенка, наверное, все равно что слезы жены для мужа. Хочется принести в жертву что угодно, лишь бы они высохли, а любимые глаза вновь озарились улыбкой.
Веду машину, почти не глядя в зеркало заднего вида, тем не менее отчетливо вижу мамино лицо, будто на затылке прорезалась еще одна пара глаз. И все думаю, думаю, думаю… Что делать? С чего начинать разговор? И стоит ли мучить ее расспросами сегодня же или лучше пока вообще не тревожить, лишь постараться успокоить?
Ознакомительная версия. Доступно 8 страниц из 36
