– Нет. – Энни покачала головой. Горько разочарованная, она не могла даже и подумать о еде. – Унеси это. Пожалуйста.
Мари унесла поднос и вернулась с одним из нарядов из приданого Энни.
– Прошу прощения, но вас просят спуститься в половине восьмого к обеду. Время еще есть, но, если можно, займемся вашим туалетом…
Энни вздохнула. Как в монастыре, невзирая на все разочарования, жизнь шла своим чередом. Она всунула руки в бархатные рукава.
– Хорошо. После вчерашнего вечера, думаю, опоздать не страшно. – Она встала, запахивая халат. – Должна тебе признаться, Мари. Я никогда не одевалась к обеду. Все наряды я только примеряла. Мне придется полностью положиться на твой опыт.
Мари покусала кончик пальца и поморщилась. – Боюсь, у меня тоже нет такого опыта, мадемуазель. – Затем поспешно добавила: – Я помогала иногда, когда болел кто-нибудь из горничных или приезжали важные гости, – мне хорошо удаются прически, – но я никогда не была постоянной горничной. Обычно я мою посуду на кухне. – У Энни вырвался смешок: ее прислужницей сделали посудомойку.
– Я тоже не настоящая дама. Вот и будем учить друг друга.
7
– Не сюда, Балтус. – Филипп дернул уздечку, придерживая жеребца у поворота к потайной калитке особняка д'Харкуртов со стороны реки. – Сегодня мы войдем через главный вход.
После трех лет тайных визитов, да и то в отсутствие отца и Элен, его мачехи, Филипп насторожился, как на вражеской территории.
Собственно, так оно и было.
Филипп ушел из дома в шестнадцать лет, поклявшись, что вернется сюда только по своему собственному желанию. Он верил, что сумеет избавиться от одиночества, жестокости и бесконечных интриг, преследовавших его в отцовском доме. Но это оказалось иллюзией. Он был по-прежнему одинок, а жестокость просто приняла другой облик и исходила уже от других людей. Восемь лет солдатской службы и три года в королевской гвардии заставили Филиппа понять, что мир – очень неуютное место для младшего сына знатного рода с пустым карманом.
Теперь он должен был выносить самое худшее из всех унижений: пользоваться деньгами отца и безоговорочно подчиняться его воле. Филипп утешался только тем, что после свадьбы он с солидным приданым, которое принесет его жена, станет сам себе хозяином.
У Филиппа вырвался злобный смешок. Он пришпорил коня, переводя его в галоп.
– Поторопись, Балтус. Нужно довести эту выгодную сделку до конца.
Балтус, словно почувствовав беспокойство хозяина, игриво взбрыкнул и помчался легкой рысью вдоль высокого забора, огораживающего парижское предместье маршала. Только очень богатый или обладающий властью человек мог позволить себе иметь подобное.
Привратник услышал, как они подъехали, и приветствовал их с низким поклоном:
– Добро пожаловать в дом, ваша милость!
Его лицо было хорошо знакомо. Память о старой дружбе с садовником, о его терпеливом внимании к нему была приятна Филиппу.
– Добрый вечер, Жан! Я вижу, тебя перевели из сада в привратники.
– Что делать, хозяин. Это место более подходящее для такого старика, как я.
– Ты его законно заслужил. – Филипп прикоснулся к полям своей шляпы в знак приветствия и направил коня в тень вязов, ветви которых, покрытые распустившимися почками, торчали как растопыренные пальцы.
За оградой со времен его детства ничего не изменилось: герб маршала по-прежнему украшал изысканные башенки, все так же зеленел широкий квадрат подстриженного газона. Вдали неясно вырисовывался дом, такой, каким его помнил Филипп. В сумерках он казался еще более зловещим, почти угрожающим. Может быть, потому, что в доме его ждали отец и выбранная им для Филиппа невеста?
Филипп не мог разобраться, как относится к встрече с ней. Пожалуй, прежде всего настороженно. Странно – он очень настойчиво пытался узнать хоть что-то об этой девушке, но не узнал ничего. Она, казалось, появилась из-под земли, ниоткуда. Таинственность ее прошлого вызывала интерес и подозрения. Нервы Филиппа были натянуты, как струны. Ведь эта женщина, бог даст, станет матерью его сына.
Филипп остановился возле каменных ступеней, спешился и бросил поводья ожидающему груму.
– Смотри, чтобы коня накормили как следует и позаботились о нем. Часа через два он должен быть готов для отъезда. – Балтуса явно не обрадовало известие о предстоящем возвращении, пусть даже хозяин и думал по-другому.
– Добрый вечер, ваша милость, – с глубоким поклоном обратился к нему дворецкий. – Монсеньор маршал и мадам герцогиня в парадном зале. Я сообщу о прибытии вашей милости.
Внутри большого дома было тепло и уютно, особенно после уличного первоапрельского холода, но даже потрескивающий в камине возле входа огонь не успокоил Филиппа.
Он заставил себя надеть на лицо маску вежливого безразличия. Он давно уже не тот беззащитный школьник, которого отец вызывал к себе в кабинет, чтобы отругать и наказать; он взрослый человек, вооруженный острым умом, и может говорить со старым герцогом на равных. У Филиппа бывали и более хитрые противники, чем маршал. Эта мысль вызвала легкую улыбку у молодого человека и несколько успокоила его. И все-таки где-то внутри сидело воспоминание детских лет, когда маршал казался ему таинственным злодеем, почти колдуном, который мог все прочитать в его душе и все видел.
Два лакея распахнули высокие двойные двери, и дворецкий провозгласил:
– Его милость герцог де Корбей!
Войдя в большой зал, Филипп насторожился еще больше. Будущей невесты еще не было, но его отец и мачеха были не одни. Присмотревшись, Филипп разобрался, что за люди, внимательно следящие за его торжественным появлением, были в зале. Уже достаточно неприятно было присутствие здесь его старшего брата Генриха и его злобной жены-гарпии – хотя это было неизбежно. Но для чего было приглашать Брусселя и Вандоме, небрежно развалившихся в креслах возле камина? Трудно было найти людей, столь далеких от их семейных дел и неподходящих для сугубо домашнего вечера, особенно в таком неловком для Филиппа положении. Зачем старый маршал это сделал?
Филипп вопросительно посмотрел на него. Выражение на лице маршала было достаточно ясным ответом. Одно то, что Филипп не ожидал ничего подобного, было достаточной причиной пригласить именно этих людей.
Филипп, безмятежно улыбаясь, ограничился легким наклоном головы, коротким, почти на грани оскорбления.
– Мое почтение!
– Наконец-то! Ты, как всегда, опоздал. – Маршал поправил кружевные манжеты своего камзола. – Мне кажется странным, если не сказать больше, что у тебя и сегодня не было желания пришпорить коня. Генрих и Патриция прибыли даже на пять минут раньше. – Он одобрительно улыбнулся старшему сыну. – Ваша невеста немного задерживается, – небрежно обронил маршал. – Она сказала, что спустится через полчаса. Я думаю, что мы вдоволь насладимся обществом друг друга, прежде чем она появится.
