Кифи переставил стул в глубь сарая, наклонился над ним и напевал уже более отчетливо.
— Что это? — спросила Бренна.
Кифи недоуменно поднял взгляд:
— Это песня. Я вспомнит ее этим утром. Кроме неё, я больше ничего не могу вспомнить. Надеюсь, что если буду напевать ее, то вспомню еще что-нибудь.
После нескольких странно звучащих фраз Кифи замолчал.
— Вы ничего не вспомнили? — спросила Бренна.
— Нет, кажется, я зациклился на одном куплете.
— А о чем песня?
— Она о плавании по морю под парусом, — сказал мужчина, неотрывно глядя синими глазами в какую-то точку вдали.
Впервые Бренна задумалась, каково это, лежать на груди океана и плыть, куда несут тебя волны. Лицо Кифи хмурилось, и девушка невольно чувствовала симпатию к этому человеку. Ведь он и сейчас, по сути, плывет по течению.
— Эта песня о возвращении домой, — добавил он.
«Дом, ведь у него, наверное, осталась семья, которая тоскует без него, любимая или даже несколько», — подумала Бренна. Глядя на его прекрасный профиль, девушка все больше утверждалась во мнении, что у него была далеко не одна женщина.
Кифи снова начал повторять слова, на сей раз переводя их на ирландский язык.
Пусть беснуется море,
Бросая волну за волной.
Я домой доплыву
И мои сокровища найду.
Мужчина откинул пальцем стружку и добавил:
— Я точно не знаю, что это значит.
— Сокровища, — повторила Бренна. — Что же для нормандца может быть сокровищем? Наверное, богатства, нажитые чужим трудом?
Мужчина удивленно посмотрел на Бренну:
— А я думал, что сокровище в этом стихе означает семью.
Бренна судорожно сглотнула. Все знали, что нормандцы не очень-то заботятся о женщинах и детях. Так по крайней мере говорили ей. Однако что-то в голосе этого нормандца подсказывало, что он не из таких.
— То есть эта песня о человеке, который ищет своих детей, — пояснила Бренна свое недоумение. — Вы думаете, что у вас есть семья и что этот стих вы запомнили еще на родине?
Кифи рассмеялся:
— Я не помню, что там было еще в песне, но думаю, что у того мужчины из песни были трудные времена, о которых он забыл.
Мужчина принялся снова напевать бессвязную мелодию.
У Бренны комок подступил к горлу. Почему ее так волнует женщина этого чужака? Однако песня Кифи по-прежнему беспокоила ей душу.
— А вы могли бы прекратить этот шум?
— Песня помогает мне концентрироваться, — ответил мужчина. — Если вам не нравится моя песня, вы могли бы спеть свою.
— Я не девочка-менестрель, чтобы петь по вашему заказу, — отрезала Бренна.
— Но ведь это только песня, принцесса, — сказал Кифи, которого, казалось, нисколько не трогала ярость и глазах Бренны. — Наверное, даже ирландцы знают одну или две песни.
— Знают.
— Тогда что плохого будет в том, чтобы спеть ее? — обворожительно улыбнулся мужчина.
— Ну хорошо, чтобы вы успокоились, я спою.
Бренна немного посидела, размышляя над выбором песни.
— Вот. Эта песня про то, почему мы, ирландцы, так любим дождливую погоду, — сказала она.
Зазвучало сладкое сопрано — высокое и чистое, несмотря на небольшую заминку в мелодии.
Когда спокоен океан,
Плывут к нам чужаки.
Нам не пристало их бояться,
Пускай боятся нас.
Когда умерла последняя, печальная нота и Кифи посмотрел на Бренну, улыбка его исчезла и уголки рта опустились. В этой песне красноречиво было высказано все, что Бренна думала о соседях-норвежцах.
— И что, все ирландские песни столь грустны?
— Если они и грустны, то только потому, что грустна наша жизнь, — немного жестче ответила Бренна.
Кифи какое-то время помолчал, сосредоточенно изучая стул, а затем спросил:
— Вашего брата убил нормандец?
— Нет, — тихо ответила Бренна.
— Хорошо, — ответил мужчина, продолжая работать над стулом. — Мне приятно знать, что я не ответственен за ваше семейное горе.
Эта простая фраза больно задела Бренну. Возможно, она была не права, когда обвиняла его в том, что случилось в монастыре. Однако он был нормандцем, и когда она вспоминала об этом, ненависть переполняла ее.
— Делясь своим горем, мы уменьшаем его, — совсем тихо сказал Кифи и спросил: — Так что же случилось с вашим братом?
Бренна потом не смогла бы ответить на вопрос, почему она доверилась незнакомцу, но тогда ей показалось, что она может открыться ему.
— Шон убит из-за женщины из соседнего клана, — сказала она.
— Ваша мать тяжело переживала это?
— Она была вне себя от печали.
Бренна вспоминала те времена. Когда она была еще ребенком, умер ее брат, высокий и сильный юноша. Уна, королева Донегола, безутешно плакала, когда принесли пронзенное стрелой тело ее сына. Именно она потребовала, чтобы отец Бренны объявил кровную месть обидчикам. Сама Бренна тогда едва узнавала свою мать, насколько та изменилась от гнева и печали.
— Смерть Шона была несчастным случаем, — продолжала свой рассказ Бренна. — Мужчины клана Улада под предводительством сына короля, Энниса, охотились в лесах и по ошибке забрели на территорию клана Донегол. Они встретили Шона в чаще и решили, что это чужак. Конечно, ситуация глупая, но от этого иногда начинались войны. Мой отец сумел уладить этот вопрос без войны.
— Как же он сделал это? — спросил Кифи. — Ведь убийство благородного наследника не прощается, даже если оно совершено по ошибке.
— Отец со всем кланом у-Ниалла пошел к цитадели клана Улада и потребовал жизнь Энниса в обмен на жизнь своего сына, — ответила Бренна. — Наш король убедил их короля Домналла, что кровной мести с их стороны не будет. Он предложил, пусть умрет один человек вместо всех мужчин клана. Мудрым решением мой отец уменьшил количество печали. Сам Ард Ри из клана Тара не смог бы предложить более справедливого решения.
— И король удовлетворился, его честь была спасена, — одобрительно кивнул Кифи.
— Да, — ответила она. — Сын предводителя клана Улада охотно пошел на героическую смерть. Эта договоренность удовлетворила всех, кроме моей матери. Ей было недостаточно смерти первенца короля Домналла. Она так и не простила моего отца за то, что он не отомстил за смерть Шона так, как того хотелось ей.
Бренна стала свидетелем того, как ее мать постепенно замыкалась в себе. В отчаянной надежде заменить потерянного сына она из года в год рожала, но каждый раз ее преследовала неудача. Младенцы рождались мертвыми. Мать Бренны оставила все попытки и в конце концов ушла жить в другую башню замка, отдельно от мужа и дочерей. Она больше не могла оставаться с ними, потому что уже не жила настоящим.
