– Осел! Сын ничтожного человеческого рода! Баран, презревший мою любовь! Так знай же, никогда ни одна женщина не бросит на тебя влюбленного взгляда. Ибо от сего мига они будут видеть лишь старого сгорбленного урода, который не достоин того, чтобы уважаемый человек подал ему медный фельс[1], даже просто посмотрел в его сторону!
Бедр-ад-Дин с ужасом слушал эту женщину. В гневе она была просто угрожающе уродливой. И у юноши невольно мелькнула мысль: «О Аллах, как хорошо, что я не назвал ее спутницей жизни… Превратиться в ящерицу только потому, что у жены плохое настроение!..»
– Глупец! Слизняк! Я даю тебе последнюю возможность раскаяться и признать меня своей спутницей! Не зли дочь огня!
– О нет, страшная Зинат. Теперь я точно не откажусь от своего слова. Пусть за это я расстанусь с жизнью, но ни за что, слышишь, глупая джинния, ни за что не назову тебя своей любимой.
– Как бывают пустоголовы и неблагодарны эти смертные! Так знай же, что ты вскоре будешь мечтать о смерти, звать ее, но она не услышит твоего зова. Ибо моя магия навсегда превратит тебя в изгоя.
– Я не боюсь тебя, уродливый дух!
Джинния зашипела от ярости, что переполняла ее черное сердце. Увы, пусть она сознавалась в этом лишь себе, но ее слова были всего лишь угрозой. Ибо навсегда превратить Бедр-ад-Дина во что бы то ни было ее власти недоставало. Она могла наложить заклятие, отвращающее взгляд, могла сделать так, чтобы все вокруг видели не стройного привлекательного юношу, а старого урода, калеку. Но ее магия действовала лишь при свете дня. Как только на небо начнет всходить красавица Луна, покровительница ночи, то все вокруг увидят юношу Бедр-ад-Дина таким, каким сотворила его мать-природа.
«Ну что ж, пусть! Пусть лишь при свете дня действует заклятие половины! Но он будет уродливым калекой! И тогда он еще вспомнит обо мне! О, как я буду смеяться над его бессильными слезами! Как я буду хохотать над его мольбами о смерти!»
Быть может, джинния успокаивала сама себя. Быть может, наоборот, уговаривала, чтобы быть злее. Или, а это более всего походило на истину, она вела себя точно так же, как любая обычная женщина, как ни презирала сама Зинат «ничтожный человеческий род». Ибо многим женщинам свойственно устроить скандал или даже уйти, демонстративно хлопнув дверью, а потом представлять, как сильно страдает тот, кто за этой дверью остался.
Гнев терзал душу Зинат, и она готова была не в урода, а в безжизненный камень превратить несчастного Бедр-ад-Дина, осмелившегося противоречить ей. Но увы, одного желания было мало. И тогда джинния решила, что раз она не сможет превратить юношу в камень, то уж свою угрозу превратить его в уродца она исполнит непременно.
Бедр-ад-Дина же терзал стыд. Ему было стыдно даже вспомнить, что он посмел пренебречь долгом ради какой-то склочной женщины. Теперь Зинат не казалась ему ни молодой, ни красивой, ни желанной. «О Аллах, как же мог я так низко пасть! Как мог забыть о поручении мудреца Валида, о судьбе отца, о надеждах матери! Нет мне за это прощения! И пусть эта змея превратит меня в урода, пусть. Ибо большего я не заслуживаю!»
Укоры совести, словно тысяча смертоносных клинков, терзали душу юноши. И эта боль была так сильна, что от нее темнело в глазах. Быть может, потому и не видел он, как джинния завертелась туманным столбом, как столб этот охватил все вокруг и завертелся, превращаясь в тайфун. Мириады песчинок встали серой стеной до самого неба, заслоняя горизонт. И там, внутри этого столба, засверкали молнии, словно джинния хотела не наказать, а сжечь своего строптивого возлюбленного.
В чудовищном грохоте были почти не слышны слова древнего заклинания, за пыльной пеленой расплывались магические знаки. Страх объял душу Бедр-ад-Дина. И сил его в этой темноте и грохоте хватило лишь, чтобы еще раз возблагодарить Аллаха милосердного за то, что не дал ему сил согласиться на коварное предложение джиннии.
Наконец все стихло. Пальмы вновь невозмутимо шевелили своими огромными листьями. По-прежнему тек ручеек у корней, безучастно и бесшумно. У ног коня по-прежнему лежали седельные сумки, даже кожаный мешок со свитками мудреца Валида по-прежнему выглядывал из одной из них.
Все было точно так, как в тот миг, когда Бедр-ад-Дин повернулся и увидел ее, маняще-прекрасную в любви и мстительно-страшную в гневе джиннию Зинат.
С трудом приходил в себя Бедр-ад-Дин. Дорого бы он дал, чтобы никогда не видеть ее, никогда не поворачиваться, чтобы проверить, все ли собрано… Но увы, время назад не повернуть, и с новыми знаниями в прошедшее не окунуться.
– О Аллах, надо омыть лицо, – проговорил юноша. – Я весь в пыли, словно искупался в огромном бархане…
Бедр-ад-Дин тяжело встал и, словно старик, потащился к ручейку.
– О Аллах, похоже, я искупался не в бархане, а попал под лавину из камней.
Наконец юноше удалось склониться над водой. Несколько пригоршней воды вернули ему здравый разум. Бедр-ад-Дин наклонился, чтобы зачерпнуть еще воды и замер от охватившего его ужаса.
Ибо из зеркальной поверхности на него смотрел глубокий старик. Морщины пролегли грубыми складками, волосы истончились и побелели, пожелтели усы, жалким клочком пакли повисла бороденка.
Юноша закричал. И беззвучным криком ему из-под воды ответило отражение. Но самое ужасное было то, что когда Бедр-ад-Дин опустил взгляд на свои руки – он увидел сильные руки молодого мужчины. Когда же юноша поднес пальцы к лицу, они скользнули по гладкой коже щек. По коже юноши, не старца.
Итак, свершилось. Теперь у ног коня сидел молодой и сильный Бедр-ад-Дин, который для любого постороннего выглядел собственным дедом. А быть может, даже прадедом.
Но юноше хватило мудрости, чтобы и в этом незавидном положении найти преимущество.
– Да пребудет с тобой Аллах, жестокосердная джинния, – проговорил он. – Ты, сама того не подозревая, вместо наказания дала мне награду! Ибо теперь меня в этом дряхлом теле не узнают мои враги, и я смогу беспрепятственно достичь цели своего путешествия!
Не знал, и не мог знать Бедр-ад-Дин, что за ним уже снаряжена погоня. Не знал, и не мог он знать, сколько еще препятствий у него на пути. Но сейчас, найдя в себе силы пережить ужас, он стал еще сильнее.
И готов был сражаться хоть с сотнями врагов, дабы выполнить, наконец, поручение, которое дал ему мудрец Валид, брат царя Темира, да хранит его Аллах милосердный на долгие годы!
Макама седьмая
К счастью, мужественному юноше помощь Аллаха в этом путешествии не понадобилась. Джинния, сама того не желая, действительно очень помогла Бедр-ад-Дину. О да, немощный горбун на горячем жеребце выглядел странно. Но никто и представить не мог, что этот уродец и есть гонец от мудреца Валида, что в его седельных сумках немалые ценности, да и золота тоже достаточно. И потому разбойники не обращали на необычного путешественника никакого внимания.
