— Это моя невестка с племянницей, — сказал доктор Макинтош.
Эми удивленно выдохнула. Она и не подозревала, что у него была семья! Внезапно она ощутила сразу и страстное любопытство, и ужасную ревность.
— Джулия — инвалид. За ней требуется серьезный уход, и иногда Диана сильно устает. Они живут неподалеку — я уверен, ты им понравишься.
— Правда? — спросила Эми, радуясь его словам о том, что она может кому-то понравиться, и слезы подступили к ее глазам.
— Конечно, — ответил он.
Эми нервно сглотнула. Он сказал, инвалид. Была ли Джулия похожа на тех детей со скобками и костылями, слуховыми аппаратами и очками? Эми пару раз видела таких ребят и сама испытывала знакомые ей чувства, которые, наверное, испытывали и они, — отстраненность, непохожесть на других и жгучую боль.
— Раньше меня называли особенной… — начала Эми, желая рассказать что-то о своих родителях, когда они были молоды, когда Эми была их любимой малюткой в темно-синей детской коляске, когда они жили в рыбацком парке, где в воздухе витали свежесть и ароматы соленой воды, весенних цветов и рыбы.
— Ты прекрасна в своем естестве, — сказал доктор Макинтош.
«Моя мама в депрессии… она плачет и спит дни напролет… никто не хочет приходить ко мне в гости… Я так одинока!»
Эти мысли метались в голове Эми, но поскольку ей не удалось озвучить их, она выскочила из машины доктора и, не оборачиваясь, побежала домой по зацементированной дорожке.
Диана мастерила игрушечные домики для детей других людей. Тим занимался ловлей омаров, и Диана обустроила магазин в их доме на пристани. За те тринадцать месяцев, что они прожили вместе, ее игрушки впитали в себя запах ракообразных. К тому времени заказы поступали ей отовсюду. Она давала рекламу в журналах, привлекая родителей, романтиков и любителей Новой Англии. Остальное за нее делали слухи, передававшиеся из уст в уста. В ее домиках было много пространства для игр. Их украшали мелкие блестящие детали, голубятни, карнизы, остроконечные крыши и двери со сценами из Библии; ее компания называлась «Дом, Милый Дом».
Полис медицинского страхования Дианы оплачивал несколько часов еженедельной терапии и услуги сиделок. Если Джулия оставалась одна, то могла весь день пролежать в позе эмбриона. Она съеживалась, подбирая под себя ноги и руки, подобно цветку на закате в эпизоде с замедленной съемкой из документальных фильмов о природе. Специальные процедуры помогали, но Диана не выносила присутствия в доме посторонних. Она предпочитала возиться с Джулией самостоятельно. Никто не любил Джулию так, как Диана.
Многие советовали Диане поместить Джулию в лечебное учреждение. Например, в детскую больницу Святой Гертруды или «Фреш-Понд Мэнор». Они говорили Диане, что Джулия будет обузой любому человеку, даже святому. Иногда Диана чувствовала уколы совести, воображая, что те люди думали, будто она выпрашивала у них сочувствия за свою самоотверженность и преданность. Она спрашивала себя: разве в подобном месте о Джулии не позаботятся как следует? Разве там не будут разминать ее тельце, менять ей подгузники, кормить и наблюдать за ее состоянием? Разве у Дианы не появится больше свободного времени для себя, чтобы она могла отдохнуть и потом со спокойным сердцем навещать Джулию?
Но Джулия постоянно нуждалась в массажах. Иначе ее мышцы сводило судорогами. Ее кишечник сжимался, и это вызывало у нее запор. И только Диана знала, какие растирания ей нравились. С детским маслом на загрубевших ладонях Диана облегчала страдания своей малышки. Джулия любила круговые движения у лопаток. Ей нравилось легкое надавливание рядом с грудной клеткой, в области почек, но она ненавидела прикосновения к своим шрамам.
Ну кто в стационаре мог бы догадаться обо всем этом? Даже если бы одна санитарка изучила все особые предпочтения Джулии, вдруг потом ее перевели бы в другое отделение или больницу? Джулии пришлось бы привыкать к новому человеку. Вдобавок, еще существовала проблема с ее запорами. Большинство врачей-практикантов не понимали, что это было одним из побочных явлений синдрома Ретта. Они всегда быстренько предлагали слабительное, когда Диане всего-то было нужно нежно потереть ее животик — ладонью, не пальцами — чтобы помочь прохождению кала.
Джулия вздыхала. Она урчала, как малое дитя, и Диана говорила ей: «Ну-ну, милая. Давай-ка я расскажу тебе о филине и кошечке… Когда-нибудь ты слышала о том, как данаиды улетают в Белиз?.. О выдрах, которые живут на болотах, и ястребах, охотящихся у берегов…»
Диана отнюдь не была святой. Ее гнев и страдания не знали границ. Она вымещала злобу, яростно забивая гвозди. Распиливая доски, она кричала, проклиная Бога, Вселенную, братьев Макинтош. С деньгами было туго. Она заламывала огромные цены за свои игрушечные домики, позиционируя их как товар для самых богатых. Но производство ее было ограничено; она жила с матерью, не платя за коммунальные услуги, и почти все заработанное тратила на медицинскую страховку. Когда ее подменяли сиделки, она изматывала себя пробежками по берегу и заплывами по болотам на старой маленькой шлюпке отца. Плакать и заниматься спортом можно было бесплатно.
Сейчас ее мастерская располагалась в небольшом коттедже за домом ее матери, куда они с Джулией переехали жить после того, как Тим их бросил. Окна выходили на расширенное воронкообразное устье реки, и в этот вечерний час зеленый тростник окрасился в золотые тона. Опилки были повсюду. Подобно пыльце в весеннем воздухе, они покрывали пол коттеджа, верстаки, стол со станком для резки досок, рубанок и даже оконные стекла с внутренней стороны. Стелла, ее пугливая тигровая кошка, пряталась в корзине на верхней полке. Джулия сидела в своей коляске.
Они слушали музыку. Диана обожала старомодные баллады с их безумной тоской и вечной любовью; частенько за работой она пела их Джулии. «Взгляд любви», «Ярмарка в Скарборо», «Как мне забыть о тебе».
У Дианы не было мужчины с того самого дня, когда родилась Джулия. Порой она смотрела на женщин с их мужьями и гадала, каково это. Была ли у них взаимная любовь и стоила ли семья споров и разногласий? Иногда, в темноте, на Диану накатывало одиночество. Она обхватывала руками подушку и воображала, что кто-то шептал ей, что все наладится. Она старалась не представлять лицо или конкретный голос, но прошлой ночью она мечтала о том, как спина Алана могла бы выглядеть под его рубашкой и как напряглись бы его мускулы, обними он ее крепко-крепко.
Аккуратно отмеряя, она помечала карандашом места для распиловки. Станок взвизгнул, когда она пропустила через него кусок древесины. Ее отец был плотником. Он обучил ее столярному ремеслу, и когда Диана что-нибудь пилила, она мысленно слышала его добрый голос, просивший ее поберечь свои бесценные руки.
— Окончен бой, пришла домой, — входя в дом, сказала Люсинда Роббинс.
— Привет, мам, — ответила Диана. — Тяжелый день?
— Нет, дорогая, — сказала ее мать. — Просто я ощущаю приближение своего выхода на пенсию в июле, и мое тело начало обратный отсчет.
— И сколько осталось? — с улыбкой спросила Диана.
