Я пыталась говорить об этом Егору.
— Ерунда! — ответил обладатель, улыбаясь одной из самых плюшевых своих улыбок. — Вернее: абсолютная истина. Они отдаляются от нас и твои, и мои близкие люди, без которых, казалось, невозможно и дня прожить. Посыл верный.
Но вывод, как всегда, ошибочен. Никого не обижаем мы своим образом жизни.
Образом жизни вообще обидеть можно только дурака и лентяя, а твои ребята не из таких, я же вижу. Просто, они понимают, что не нужны нам. И знаешь почему? Потому, что мы — са — мо — дос — та — точ — ны! Понятно тебе, чукча?
— Он близко смотрел мне в глаза, словно проникая внутрь меня взглядом, его мысли растворялись во мне, сплетаясь с моими — и найдется ли кто мудрый, кто скажет мне, как и, главное — кому?! в этом случае следовало возражать.
Я соглашалась.
И с каждым днем вакуум затягивал меня в свои звенящие пустоты все более и более глубоко и безвозвратно. Однако этого ощутить в ту пору было невозможно, ибо все пространство вокруг меня было заполнено одной единственной персоной. И ее, удивительным образом на все это пространство хватало.
Единственная подруга выжила в этом вакууме каким-то чудом. Теперь мне казалось, что Егор попросту не разглядел ее, когда освобождал для себя сферу обитания. Слишком уж она была тусклой, немногословной, малоподвижной и как-то незаметно — полезной. Она была из той категории женщин, которые всегда добровольно берутся резать салаты и мыть посуду. Разумеется, как и предписано женщинам этой категории, она была не замужем, страдала избыточным весом, с которым упрямо, но безуспешно боролась, и всегда располагала свободным временем, чтобы прийти на помощь.
Словом, каким-то чудом она уцелела в той среде, которую создал вокруг нас Егор, возможно совершенно искренне полагая, что и сам будет существовать в ней до конца своих дней. В этом случае, винить его было совершенно не в чем: для двоих среда была вполне пригодна и даже комфортна.
Но для одной она была не просто тяжела или невыносима — губительна! — в том готова принести я любую клятву.
Я бы и погибла, возможно, банально наглотавшись какой — ни — будь дряни. От более радикальных методов меня, как ни странно, удержало бы собственное самолюбие: предстать перед публикой, в рядах которой наверняка ( ну не дьявол же он во полти человеческой! ) окажется и Егор, раздавленной колесами допотопного паровоза или даже вполне современного вагона метрополитена, или явиться напоследок в виде бесформенного мешка с раздробленными костями, вследствие падения с высоты — нет, этого мое самолюбие, не позволило бы мне никогда. А вот мирно уснуть в собственной постели, вымыв и красиво уложив накануне волосы — это, пожалуй, я смогла бы исполнить вполне.
Верная подруга сделать этого мне не позволила.
Без лишних слов, она деловито, по-хозяйски поселилась в моей квартире, разбавляя мое одиночество своим почти незаметным присутствием.
Итак, я начинала новую жизнь, располагая проверенной временем и бедою подругой.
Старой, но довольно уютной и вполне приличной даже по меркам прошлой жизни, квартирой.
Еще более приличной, потому что прикатила она аккурат из прошлой жизни машиной и некоторой суммой денег, оставшихся с прошлых, телевизионных времен, которых, при условии здоровой жесткой экономии, могло хватить на пару-тройку месяцев. Это было как раз то время, которое я отводила себе на поиски достойной работы и, следовательно, обретения достойных заработков.
Подругу звали Марией, но все и всегда, по крайней мере, на моей памяти, называли ее, не иначе, как Муся, и это имя абсолютно соответствовало ее образу.
Машина называлась « Мазерати-кваттропорто», и тоже вполне соответствовала своему громкому имени. И с точки зрения капризного вздорного нрава, и с точки зрения финансовых затрат, которые она требовала на свое содержание. Но расстаться с ней, по крайней мере, в ту пору, у меня не было сил. В конце — концов, эта капризная гордячка — была последним звеном, связующим меня с прошлой жизнью, а значит, и — с Егором Не станет ее — и все: распадется связь времен, и мне самой, не говоря уже об окружающих, трудно, а может — и невозможно, будет поверить, что она была на самом деле, эта моя прошлая жизнь. Быть может, кто-то мудрый и рассудительный, заметит сейчас, что это было бы для меня самым лучшим исходом. Ведь нет воспоминаний — нет и боли! Возможно, и даже очень вероятно, что в отношении меня это было бы действительно так. Но, куда, в таком случае, досточтимый мой, мудрый и рассудительный господин, прикажете деть проклятую гордость и неистребимое бабское желание прихвастнуть: смотрите, помните, ведь были времена — я так жила? Почти, как мечталось в детстве в темноте кинозалов или над страницами светских романов. Пусть недолго, пусть всего семь с половиной лет, но это было.
Нет!
Мучительны были воспоминания.
Но и забвения я не хотела. Это было видимо очень по-женски: страдать невыносимо, чувствуя, как железные тиски новых туфель впиваются в тонкую кожу стопы, но гордо шествовать дальше, умудряясь при этом переступать строго по линеечке, правильно, как на подиуме.
К тому же, имело место еще одно обстоятельство.
Стыдно было мне терять моих преданных ребят с их потертыми джинсами, гитарами и «Хванчакарой», купленной по дороге ( Егор свой винный погреб выращивал как редкие орхидеи в оранжерее, а поскольку в доме не было оранжереи, и, стало быть, орхидей тоже не было, то все его усердие и тщание доставалось редким изысканным бутылкам ).
Но еще более стыдно, мучительно и непереносимо было теперь возвращаться к ним, как побитая собачонка выброшенная прочь за высокий забор. И прожорливая моя, сияющая своим глянцевыми боками надменная, как настоящая итальянская аристократка « Мазерати», как ни странно некоторым образом помогала смягчить удар от этого сокрушительного падения. Получалось, что из-за этого проклятущего забора я не вылетала, подброшенная увесистым хозяйским пинком, а выехала плавно и вполне достойно, на глянцевой, всем на зависть, машине.
К слову, говоря, задача разжиться приличной работой, сильно осложнялась тем же самым обстоятельством.
Мне было стыдно обратиться к старым друзьям, которые наверняка что-нибудь, да сообразили в этом плане, не взирая ни на какие кризисы и пределы собственности.
Сомнений в этом у меня не было. И несколько пухлых, изрядно потертых, записных книжек приготовлены были в любимом моем уголке у телефона. Но каждый раз, пролистав испещренные именами и телефонами страницы, и даже наметив канву и тон предстоящей беседы, я откладывала первый звонок на потом: на ближайший вечер, на субботу, на воскресенье, или уж совсем точно — на утро понедельника, когда все уж совершенно точно будут на месте.
Так бежали дни.
Денег, однако, еще оставалось достаточно и справедливая Муся, неизменно вносила свой вклад в домашние расходы, закупая преимущественно продукты полезные и недорогие: творог, яблоки молоко.
