Новые друзья отца были веселы, просты в общении, образованны – почти все они Пыли выпускниками столичных технических институтов, многих связывало студенческое прошлое со всеми вытекающими отсюда интеллектуальными, музыкальными, литературными и прочими увлечениями. Они жили все рядом – арендуя на коммерческой основе дачные поселки Управления делами Президента на знаменитой и недоступной некогда Рублевке, постепенно тесня номенклатуру, запросто входя с ней в контакт, покупая нужных людей мелкими подачками вроде солидного «мерседеса» с водителем, переданного крупному чиновнику на временное пользование вместо скромной номенклатурной «Волги». Или небрежно врученного – сувенир, не более, «чтобы легче было с вами, уважаемый, связаться!» – мобильного телефона. Они вместе три раза в год летали, полностью выкупая рейсы авиакомпаний или нанимая отдельный самолет, кататься на горных лыжах в Сент-Морице и в Шамани. В бархатный сезон они оккупировали Ниццу и Мар-Пель, арендуя самые роскошные виллы и оптом все апартаменты и номера «люкс» в прославленных отелях.
Они двигались вперед веселой, бесшабашной, но хваткой и не упускающей своего компанией. Старым швейцарским банкирам и пожилым метрдотелям лучших парижских ресторанов вдруг, на короткие мгновения, показалось, что вернулась молодость – такими видели они русских промышленников и купцов на заре уходящего века. Это были их дни, и они жили ими, опьяненные свободой, собственной силой и вседозволенностью, полагая, что так теперь будет всегда. Нет. Не так – много лучше. Однако старые швейцарские банкиры и метрдотели дорогих парижских ресторанов, смахнув как легкую августовскую паутинку с морщинистого лица воспоминания о незабвенном 1913-м, вздыхали и настороженно качали головами. Они помнили, как все кончилось тогда, и это давало им некоторые основания предполагать, каким будет финал теперь.
Впрочем, Лена ничего такого, разумеется, не знала, ей было тринадцать лет – и жизнь ее была прекрасна. Уже несколько лет, как они покинули свою крохотную квартирку и постоянно жили теперь на большой двухэтажной даче, окруженной соснами и аккуратно подстриженными кустарниками, за которыми проглядывались такие же одинаковые дачки, более похожие на маленькие уютные виллы, разумеется, со всеми городскими удобствами. У них теперь была приходящая каждый день горничная, вежливая и старательная, так же как и при прежних хозяевах. Их дача ранее полагалась по рангу заведующему отделом ЦК КПСС, и однажды Лена нашла под лестницей целую кипу странных толстых журналов с непонятным названием «Вопросы мира и социализма». Что такое социализм, она уже не помнила. У отца была своя машина – бронированный черный «мерседес» с синим колпаком мигалки на крыше. Сам за рулем он ездил только в выходные на специально приобретенном для этих целей джипе. На переднем сиденье «мерседеса» рядом с водителем сидел теперь еще один крепкий парень – охранник.
– Тебе грозит опасность? – поинтересовалась однажды Лена, особо не веря в то, о чем спрашивала, и произнося слова с интонацией героини одного из боевиков. Убийства предпринимателей еще не стали в ту пору привычным делом, и она правда не понимала.
– Чушь несусветная, – ответил отец в своей теперешней ироничной манере. – Не-е, это атрибуты статусные. Понимаешь? Нет? Ну, как тебе объяснить. Мне, к примеру, еще с детства нравятся болгарские джинсы «Рила». Ты про такие даже не знаешь. А я люблю. Так вот, несмотря на это, я джинсы «Рила» носить не могу, а должен втискиваться в эти чертовы «Версаче». Такая вот байда. Или вот еще. Дед подарил мне часы, командирские, он с ними прошел всю войну. Я бы их носил с превеликим удовольствием, но тогда каждому встречному нужно объяснять: «Видите ли, уважаемый, это не просто старые советские часики, это семейная реликвия и так далее и тому подобное…» Это ж с ума сойти можно! Поэтому дедушкины часы у меня лежат в сейфе. А ношу я, как ты видишь, платиновую «Омегу», тоже старую, аж тысяча девятьсот одиннадцатого года выпуска, но в данном случае это уже не просто старые часы, а антиквариат, посему цена ее исчисляется… Но это тебе знать необязательно. Суть уловила?
– Уловила. Но почему тогда мама?..
– Ой, ну не надо про маму, ладно? – Отец сморщился, как от зубной боли. – Она у нас такая. И все тут. Она же мама. Такая вот байда получается.
С мамой действительно были проблемы. Она интегрироваться в новую жизнь упорно не желала. Во-первых, она была убеждена, что всему этому внезапно свалившемуся на голову благосостоянию рано или поздно – а скорее все-таки рано – придет конец. Причем конец справедливый. Посему она не желала ни к чему привыкать и жила так, словно в жизни семьи ничего не изменилось. Одевалась она, как и раньше, в простые джинсы, причем занашивая их до дыр, и дешевенькие блузки в стиле мужских рубашек, тонкие трикотажные маечки – летом и тяжелые бесформенные свитера – зимой. Конечно, отец покупал ей приличные вещи в домах высокой моды, драгоценности самых известных ювелирных фирм, роскошные шубы – это было также принято и необходимо в их кругу, как «мерседес» с водителем, охрана и часы на запястье строго определенной марки. Однако подарки она аккуратно вешала в шкаф, складывала в сейф и одевала только после настоятельной многократно повторенной просьбы с глухим недовольным ворчанием. Впрочем, в ее нежелании носить красивые, дорогие вещи была некая логика, а не простое упорство – роскошные наряды ей фатально не шли. В них она сильно напоминала горничную, тайком от хозяйки позаимствовавшую кое – что из ее гардероба. Кстати о горничных: им она упорно не доверяла, десятки раз проверяя и перепроверяя сделанную работу, некоторые же вещи она просто не могла позволить делать посторонним людям. Например, она всегда прятала от горничных в укромном местечке и потом сама стирала свое белье, пытаясь и Лену заставить делать го же самое, но безуспешно – Лена во вкус новой жизни входила стремительно и, собственно, новой ее уже не считала, ни на минуту не забывая притом своего унылого прошлого.
Во-вторых, и это, собственно, было продолжением первого, мать фанатично, упрямо продолжала экономить на всем. Имея уже в собственном распоряжении почти такой же, как у отца, лимузин с охранником и водителем, она колесила по оптовым рынкам Москвы, выискивая продукты подешевле и торгуясь из-за каждой копейки. Жадность матери неизменно и явственно являла себя во время приема гостей, что тоже делать хотя бы время от времени было принято и необходимо в их кругу, – она придирчиво и не скрывая недоверия ходила буквально следом за официантами, сопоставляя количество полных и порожних бутылок, устраивая разносы по любому поводу. Предложив гостям чего-нибудь выпить и получив согласие, она приносила пластиковый поднос, уставленный жестянками кока – колы и спрайта, картонными коробками соков. В конце концов отец свел количество приемов дома к минимуму, но о них все равно долго еще рассказывали смешные истории.
В-третьих, она упорно не желала признавать бесспорное теперь главенство в семье отца, свою полную зависимость от него и обращалась с ним так же, как прежде, откровенно унижая и оскорбляя во время частых, как и прежде, скандалов, пускаясь по любому поводу в драку, царапаясь и швыряясь тяжелыми предметами. Словом, все оставалось так, как в пору его безденежья и неспособности содержать семью. Он, разумеется, теперь позволял себе много больше, чем в ту пору, – мог заявиться домой за полночь и изрядно в подпитии, мог не прийти ночевать вовсе. После этого следовало неотвратимое наказание – она отправляла его на несколько дней ночевать в деревянную баньку, стоящую отдельно от дома. Отбирала все вещи, вплоть до нижнего белья, отнимала телефон и пейджер. Горничным и даже его личной охране подходить к бане в такие дни запрещалось. К телефону, кто бы ни звонил, его не подзывали, на проходной строго-настрого велено было говорить, что он болен и никого не принимает. В качестве наказания он не получал не только выпивки, но и еды. Запрет нарушала только Лена, исхитряясь доставлять в баню и еду, и пиво, и телефон (или, по крайней мере, по просьбе отца делать необходимые звонки самостоятельно), и свежие газеты, и почту, которую ежедневно доставляли из офиса вкупе с длинным списком ищущих с ним встречи или хотя бы разговора людей.
