— Кстати о тех, кто приходит будить пассажиров спальных вагонов за полчаса до прибытия, мне вспоминается одно случившееся со мной приключение, — сказал Филиппо. — Если хотите, я вам о нем поведаю, а если не хотите, я все равно поведаю.
Пришлось смириться и выслушать рассказ старика, который окинул присутствующих быстрым взглядом.
— Я ехал, — начал он, — в спальном вагоне и должен был сойти на промежуточной станции около шести утра. Поскольку часов у меня не было, из опасения не проснуться вовремя и не услышать проводника, я не сомкнул глаз. В сумраке вагона я напрягал слух, чтобы не пропустить тихий стук, который, казалось, говорил ленивому пассажиру: «А ну вставайте! Через полчаса вам сходить!» Наконец, я услышал грохот в дверь; конечно же, поездная бригада разделяла мои опасения насчет слуха спящих пассажиров. Я вскочил, умылся, побрился, сложил вещи в чемодан и, когда все было готово, вышел в коридор. Здесь я спросил время и остолбенел: была полночь. То, что я посчитал стуком в дверь, на самом деле было столкновением поездов. Ругаясь, я снова разделся, испачкал лицо, отрастил щетину и лег в постель.
— Однажды, — сказал Гверрандо, который не хотел уступать Филиппо, — я путешествовал в купе с другом; в соседнем купе ехали два японца, над которыми мы задумали сыграть забавную шутку: мы стали бешено стучать в перегородку и петь во все горло. Японцы стали протестовать, но мы им объяснили, что на европейских железных дорогах так принято. «Со своим уставом в чужой монастырь не ходят», — сказали они печально и больше не протестовали. Так мы провели всю ночь, колотя кулаками в перегородку и распевая песни.
— Наверное, это было жутко весело, — заметил Филиппо с завистью.
— Это еще не все. Утром в коридоре мы встретили этих японцев, и они стали избивать нас ногами. «Это еще что такое?» — закричали мы. «Так принято на японских железных дорогах», — ответили они. Много лет спустя, мы случайно узнали, что это неправда.
— Однажды ночью, — сказал Филиппо, чтобы не остаться в долгу перед соперником, — я ехал в купе с одним незнакомцем, который храпел. «Ваш храп мешает мне спать, — сказал я ему. — Прекратите». «Не могу, — ответил тот. — Это болезнь, от которой мне не избавиться никогда, я перепробовал все на свете». «Если хотите, — сказал я ему, — я вас вылечу, и немедленно». «Господи, хорошо бы! — воскликнул тот. Я вытащил пистолет, зарядил его, положил рядом и сказал: «Прекратите храпеть». Незнакомец прекратил храпеть, как по волшебству.
— Да, славное средство, — заметил Солнечный Луч с восхищением, кладя на место свою непрезентабельную шляпу, которая слетела на голову Филиппо вследствие толчка поезда.
— Но это еще не все, — продолжал старик. — Я смог уснуть. Внезапно меня разбудил сильный шум. Я открыл глаза и увидел, что мой спутник блаженно храпит. Я разбудил его и говорю: «Приятель, хватит храпеть, мне хочется поспать». Тот открыл один глаз и собрался было продолжать храпеть; я ищу свой пистолет и не нахожу его; тут я вижу его в руках моего спутника, который улыбается и говорит: «Хватит спать, мне хочется похрапеть». — Старик повернулся к Сусанне: — Ты слышала про этот случай, о котором я только что рассказал?
— Нет, — ответила Сусанна. — Но это ничего. Ты его будешь рассказывать еще раз сто.
Гверрандо не хотел уступать:
— Кстати, о незнакомцах в купе, — сказал он. — Однажды мне попался акробат, который ехал в турне. Он попросил меня уступить ему верхнюю полку, что я охотно и сделал, и он всю ночь для тренировки выполнял сложнейшие фигуры. Я, лежа в постели, наслаждался этими сальто-мортале и не мог сомкнуть глаз, восхищаясь великим атлетом. Изредка со своей полки я робко бормотал: «Довольно!» — как это делают в конном цирке; но акробат, у которого мужества было на десятерых, меня не слушал. Наконец, измученный волнением, я заснул, и для воздушного гимнаста это стало катастрофой — оставшись без зрителей, начал выполнять упражнения очень плохо, так что даже свалился на меня, сломав мне полку.
— А я, — сказал Филиппо, ощутивший, что начинает проигрывать, — однажды подшутил над пассажирами соседнего купе: всю поездку держал открытой дверь туалета, общего для обоих купе; так что соседи, английская пара в свадебном путешествии, так и не смогли туда войти. Так вот, представляете? На конечной станции молодоженов встречала восторженная толпа, которая ожидала приезда пары знаменитых негритянских танцоров.
Гверрандо не находил, чем ответить.
— Один раз, — немного поразмыслив, начал он злобно, — я сел на поезд на промежуточной станции. Была только одна свободная полка в купе, где уже ехала одна дама. «Хорошо, — сказал я контролеру, — давайте мне эту полку; я расположусь сверху, если дама предпочитает быть внизу; или, если она предпочитает, чтобы я был внизу, а сама сверху…»
— Не надо скабрезностей! — закричал сияющий Филиппо, видя, как лицо Баттисты заливает краска.
— Нет, надо! — крикнула Сусанна.
Гверрандо продолжил:
— Но контролер сказал мне: «Нельзя, синьор; правила запрещают мужчине занимать свободное месте в купе, где уже едет дама». «Но они же не запрещают, — возразил я, входя в купе, — занимать уже занятое место».
Филиппо был страшно доволен: убожество последнего случая, рассказанного Гверрандо, обеспечивало победу ему. Поэтому он просто сказал:
— В первый раз, когда я ехал в спальном вагоне, я совершенно не представлял себе, какие кнопки, кнопочки, звонки нажимать и для чего, какие кольца тянуть, какие задвижки отодвигать и на какие крючки и что вешать; я был один и провел всю ночь, осторожно изучая «как и что» этих таинственных приспособлений: нажимал кнопку, думая, что открываю окно, но включался синий свет; в темноте, двигаясь ощупью вдоль стенок, находил другую кнопку, чтобы включить белый свет, но в дверь стучал проводник: «Вызывали?»; мне нужно было заказать бутылку минеральной воды; я тянул за крючок — и открывалась потайная дверца; я поднимал маленький рычаг — и выезжала миска с водой; я хотел закрыть окно, но выключал свет; хотел повесить шляпу, но зажигал свет. В конце концов я зарекся что-либо трогать и, более не в состоянии зажечь синий свет, провел ночь, глядя на таинственные устройства. Особенно привлекла мое внимание одна штучка, которая так и манила к себе: латунное кольцо на маленьком рычажке, к которому я до сих пор не прикасался и о назначении которого не имел ни малейшего понятия. Я постарался к нему не притрагиваться, опасаясь, что поезд остановится посреди поля, или вагон начнет трясти, или мы все перевернемся вместе с паровозом. На следующее утро, когда пришел проводник, я не смог пересилить любопытства: «Скажите-ка, — спросил я, — для чего вот это устройство?» Он улыбнулся: «Это колечко у нас — для тех пассажиров, которые не могут устоять перед желанием потрогать что-нибудь, не вызывая при этом никакого происшествия».
У Гверрандо, которому больше ничего не вспоминалось из жизни в спальных вагонах, лицо стало землистого цвета. Он вытащил шприц и сделал себе укол. Элегантный молодой человек был очень завистлив и должен был делать себе уколы морфия, чтобы забывать о неприятных вещах.
