— Пожалуй, чашку чаю. — Я посмотрел на собаку. — Как думаете, Люси, это в самом деле бродячий пес?
— Я вольноотпущенник, — гордо отозвался он. — Точнее, был им, пока не встретил этих двух джентльменов. — При последних словах пес опустил морду, из чего я мог заключить, что он все-таки признает мою правоту.
— Никак не могу найти вашей чашки, — подала голос Люси.
— У меня нет своей чашки.
С чего это ей взбрело в голову спрашивать об этом — она уже не первый раз подавала мне чай в разных чашках и прекрасно знала, что у меня нет своей.
— Ах да. Забыла. У всех ведь новые.
Ее слова можно было перевести примерно так: «Я не акцентирую, босс». Пес фыркнул:
— Нет своей чашки? — Уши его встали торчком. — Каждый человек должен иметь свою чашку — а то кто же будет его уважать? Ты что, братец, в этой жизни главное — отметить свою территорию!
— Люси! — позвал я.
— Да, шеф.
— Эта собака… Какая-то необычная собака, вам не кажется? И потом, что такое вольноотпущенник?
Она посмотрела на меня как на сумасшедшего — в общем-то, в этот момент я был достоин такого взгляда.
— Не знаю, на какой из вопросов отвечать. Отвечу по порядку: ничего необычного в нем не вижу, но пес, в самом деле, необыкновенно милый, симпатичный. А «вольноотпущенник» — это из Шекспира. — Люси училась на курсах, и кое-что понимала в истории. — Когда-то свобода передвижений по стране была ограничена, и нужно было специальное разрешение короля. Это и называлось «быть вольноотпущенником», — произнесла она сквозь шум, который поднял пес, лакая воду из подставленной миски. — А почему вы спрашиваете?
— У меня был такой пропуск! — заявил пес, задирая нос и рассматривая меня, как римлянин варвара у крепостных ворот. Высокомерное презрение было сыграно недурно, учитывая, что смотреть на меня ему приходилось снизу вверх.
— И где же твоя «вольная»?
— Не могу найти. — Пес тут же отвернул морду, и видно было, что он страшно перетрусил.
— Не поняла, — сказала Люси. — Что это вы имели в виду? Где что?
Она подала мне чашку чая, заботливо проинструктировав, чтоб я не забыл вынуть пакетик с «утопленником», после чего опустилась в соседнее кресло.
— Госпожа заняла свой трон рядом с господином, порядок восстановлен, — удовлетворенно вздохнул пес.
— Так почему вы заинтересовались этими вольноотпущенниками? Это что, какая-нибудь банда? — Люси озабоченно буравила меня глазами, проницательными, как камеры для глубоководной съемки, вокруг которых беспомощно крутятся слепые океанские гады.
— Да так, просто вдруг в голову пришло, — ответил я.
— Мне кажется, его кто-то потерял, — сказала Люси, гладя собаку, но, не спуская при этом взора с меня. — Наверное, привязали у магазина, а бедняжка отвязался и заблудился, или украли.
Тут я вспомнил слова покойного мошенника Джилберта. Он утверждал, будто пса подобрали возле вокзала, хотя у меня не было особых причин доверять этому человеку. Пусть о мертвых принято говорить только хорошее, но этот покойник чуть было не убил во мне веру в человечество, в честное человечество, представителем которого приходилось быть и мне — пусть по чисто генетическим причинам.
— Никто меня не терял, — встрял пес, — и ни от кого я не сбегал, раз уж на то пошло. — Он всхлипнул. Я уже не в первый раз заметил, что он переигрывает, ведет себя порой подчеркнуто театрально, порой излишне мелодраматично, моментально переходя от одного настроения к другому. То же самое подтверждали и примеры из кино: Лесси какая-то замороженная, Хуч из фильма «Тернер и Хуч» как-то уж слишком угодлив, а Скуби Ду получился чересчур юрким для собаки. То есть играли собаки всегда неестественно. Быть может, не было у них отпущенного природой актерского дара. Но собаки не особенно расстраиваются по этому поводу. Теперь я знаю. Ведь им дано другое: целое море эмоций, переполняющих их ежесекундно. Они бросаются в бассейн эмоций с высокой вышки, в отличие от человека, который осторожно спускается в него с бортика по лесенке. Когда собака рассказывает стае какую-нибудь печальную историю из жизни, нет ничего удивительного в том, что они все рыдают, как экзальтированные итальянцы, слушающие оперу Россини, а уже через десять секунд, радостно напевая, роются в мусорном баке.
— Наверное, стоило бы сообщить в приют, — предложила Люси, — чтобы найти через них хозяина, может, он заявил о пропаже собаки.
— Никуда не надо сообщать, не могло быть никаких заявлений! — встрепенулся пес. Вид у него стал точно у придворной дамы, услышавшей непристойный анекдот. — Лучше еще печенье, оно больше поможет делу. Печенинку несчастному, пожалуйста, прошу вас… — Он тут же забросил лапу Люси на колено, искательно заглядывая ей в глаза.
— Интересно, как его зовут, — задумалась Люси, почесывая ему шею.
— Пучок, — тут же поспешил заявить пес, радостно мотнув головой. — Пол мужской, национальность собачья, в браке состоял, состою и буду состоять, когда только представится удобная возможность. Ну, а коротко говоря, джентльмен собачьих убеждений, густопсовых пород.
— Помнится, — сказал я, поглядев в потолок, — этот… как его… Джилберт, кажется? Называл его Пучком.
При упоминании имени бывшего «хозяина» пес заметно напрягся.
— Мне стыдно, — признался он. — Прошу прощения за то, что мне пришлось сыграть несколько неприглядную роль в первые часы нашей встречи, — понурил он голову. — Но, видит бог, как и вы, я пал жертвой обмана.
— Что ты этим хочешь сказать? — спросил я. — Тебя разыграли?
— Он сказал, что в кармане у него колбаса, и я устремился за ним. Можно сказать, пошел на поводу. Теперь я вижу, каким я был глупцом! Какое легкомыслие я проявил, общаясь с мошенниками! А ведь чувствовал, что никаким угощением от него не пахнет, но он был так любезен, так обходителен!
— Как вы думаете, он голодный? — спросила Люси, не сводившая с меня странного взгляда.
— Леди будет рада услышать, что она не ошиблась в своих предположениях! — воскликнул пес, тут же отбросив в сторону подобострастие, вскочив и распрямившись, точно хвост его воткнули в розетку.
— По виду можно сказать, да. Он голоден, — подтвердил я.
— Зачемжеделостало! — на одном дыхании произнес пес, сопроводив речитатив могучим жарким вздохом.
Люси явно всего этого не слышала. Очевидно, собачий язык был доступен лишь мне одному. Я стал меньшинством, уподобившимся четвероногим созданиям, зарегистрированным в их псарне-клубе в качестве двуногого чудака, такого же, как они, обвывателя луны.
— Все же, думаю, позвонить в общество защиты животных или в приют для «потеряшек» не мешало бы. Должен же быть какой-то собачий «телефон доверия» или собачья «служба спасения». Хотя, правду сказать, он такой симпатичный, что я бы оставила его себе. Нет, вы только посмотрите на него. Он великолепен, не правда ли?
