Хакима перевели в другую больницу. С максимально интенсивным наблюдением. В тот злосчастный вечер он опрокинул почти целую бутылку рома и вдобавок обкурился. Что не ускользнуло от чуткого внимания Массимы Фортуны. В заявлении «трех поросят» (ставшим всеобщим достоянием из-за того, что кто-то из инструкторов забыл его возле принтера в другой группе) было написано, что взор Хакима затуманился и совершенно голый он прыгнул на бедную девушку. Только после того как он немного ослабил хватку, девушка стала звать на помощь. С четырьмя переломанными ребрами, сотрясением мозга и сломанной челюстью Хакима доставили в больницу. Грейтье в «Радуге» больше не работает.
Ниф-Ниф, Нуф-Нуф и Наф-Наф провели неделю в карцере. Выслушав их чистосердечные признания, им разрешили вернуться в группу, но лишили всех привилегий. По их словам, наркотики и алкоголь добыл Хаким. Косяк они приняли за папиросу. И сделали все возможное, чтобы остановить Хакима, но у них ничего не вышло.
Два дня назад мы получили от Хакима открытку.
— Здесь восхитительно! — было написано на обратной стороне. — В комнате есть PlayStation, а работать положено всего два часа. Расслабон. Никакой групповой терапии. Никакого сада. Спокуха. Напишите мне ответ? Пожалуйста! Буду ждать!
18
После завтрака мы с Гровером идем в сад. Не знаю, почему он мне импонирует. У него есть что-то от преданной неуклюжей собаки. К тому же беззубой. Гровер — добродушный пес. Он окружен аурой спокойствия. Может, потому, что он начисто лишен претензий. Он не преследует никаких целей и ни о чем не мечтает. Мне это знакомо. Гровер знает, что никогда не выйдет на свободу. Ему не надо работать над собой. Он со всем соглашается и никому не мешает. Он рабочий муравей.
Хакима я тоже любил. Как-то он заявил мне (хотя я его об этом не спрашивал), что расценивает свое наказание как короткий пит-стоп. Он вовсе не собирается сходить с дистанции. Самое интересное еще впереди. Только сначала надо привести в порядок его гоночную машину. Подкрутить пару шурупов, и можно возвращаться на трассу. Только вот пит-стоп у него затянулся…
Не скажу, что они мои закадычные друзья, Хаким и Гровер, но я с ними лажу. Или ладил — как в случае с Хакимом. Мне здесь вообще не нужны друзья. С тех пор как я здесь оказался, меня ни разу никто не навестил. Да не больно-то и хотелось. Мама наверняка убедила своих подруг, что я лежу в наркологической клинике (как подобает художнику, каковым она меня считает, да и звучит элегантнее), а отец прислал мне одно-единственное письмо (по всей видимости, надиктованное секретарше, поскольку прикасаться к компьютеру ниже его достоинства).
В послании в общих чертах говорилось, что «случившееся» их крайне расстроило и что, по их мнению, мне необходимо самому во всем разобраться. «Индивидуальный рост» тоже где-то упоминался, подробности не помню, потому что письмо я давным-давно уничтожил. Скоро уничтожу и воспоминание о нем.
Флип и Грегор тоже канули в Лету. Так оно и к лучшему. Я по ним скучаю, но встретиться с ними хочу только тогда, когда все это останется позади. Мне кажется, они это понимают и потому не выходят со мной на связь. Они хорошие друзья. И останутся хорошими друзьями.
19
В саду мы сегодня готовим компост: выкладываем несколько слоев из всякого растительного хлама, коры, земли, а сверху сажаем Гровера. Это наш человеческий груз, наш балласт. Поскольку мы зовем его бригадиром, или начальником, он не возражает. Когда работа почти закончена, ко мне подбегает охранник.
— Что ты заказал? Впервые вижу такую коробищу. Тебе что, разрешили поставить в комнату широкоэкранный телевизор? — Охранник гогочет, так как знает, что это решительно невозможно. У самого наверняка дома телевизор, купленный в кредит.
— А, отлично, уже доставили? — говорю я без всякого желания посвящать его в содержимое коробки. — Можно забрать?
Снова смех:
— Раскинь мозгами. Сначала посылочку тщательно проинспектируют. Если повезет, сможешь зайти во второй половине дня.
Я потихоньку привыкаю к бюрократическим препонам. К тому, что ход моей жизни определяется другими людьми, не мною. После Рождества я решил завести в своей комнате антфарм. Что? Муравьиную ферму. Террариум с колонией муравьев. Зачем? Разве непонятно? Для развлечения. Телевизора у меня нет, теперь хоть на муравьев буду смотреть. Общество в миниатюре. Пять тысяч особей (так, по крайней мере, говорилось в брошюрке, но у меня уйма времени, чтобы их пересчитать), функционирующих как единый организм. Смешно, правда?
Чтобы добиться желаемого, я сначала попросил попугая. Эта просьба вызвала столь яростное сопротивление, что неделей позже я заказал паука-птицееда. Когда с наигранным сожалением они снова мне отказали, мне не составило труда убедить их в преимуществах муравьиной фермы. Посвятив этому вопросу двенадцать часовых совещаний, что обошлось дражайшему налогоплательщику в сумму, превосходящую восемь нешуточных штрафов за превышение скорости, мне в порядке исключения разрешили осуществить мой план.
Муравьи меня интригуют. Они трудятся совершенно бескорыстно, сообща преследуя единственную известную им цель, которую они, увы, никогда не постигнут. Выжить. Необходимая для этого организационная гармония сформировалась за миллионы лет и была досконально исследована учеными.
В муравьином мире нет пробок, несмотря на то что большими группами им нередко приходится двигаться в одном направлении. Тогда каждый муравей машинально приноравливается к скорости другого. Опять-таки без всякой выгоды для себя. Надо будет поэкспериментировать на окружной магистрали вокруг Амстердама. Нет там и спешки, потому что спешка — это эгоистическое понятие, связанное с тем, как дорого мы ценим наше время.
Муравьиная колония — лучшая из мыслимых на земле форма общества. Каждый трудится на общее благо. В человеческой природе это не заложено. Мы по натуре эгоисты. Причем необязательно эгоисты с негативной коннотацией (мол, эгоистом быть плохо и экологически не слишком рационально), но эгоисты как центры своих вселенных. На это сложно что-либо возразить. Человек являет собой средоточие собственной жизни. По идее, такого рода эгоизм не должен вызывать особых проблем. Все усложняется лишь тогда, когда мы с нашей эгоистической сущностью вдруг воображаем себя донельзя социальными созданиями. Нам нужно, чтобы нас окружали другие люди. Чтобы продемонстрировать им свое эгоистичное «я».
