Книга Жить и умереть в Париже - Надя Лоули

Надо что-то делать. И вдруг ее осенило: что бы то ни было — расшатавшиеся нервы или страшная реальность, — надо поменять обстановку! Да-да, бросить здесь все, что пугало, угнетало, давило, окунуться во что-то теплое, солнечное, экзотично-яркое. А за время поездки она что-нибудь обязательно придумает. Такого еще не бывало, чтобы судьба, закрыв одну дверь, не открыла перед ней следующую.

Она стала думать, куда податься. Таиланд, Мартиника, Таити? Может быть, Африка? Она вспомнила Кению, где провела незабываемые три недели: Найроби, Кенийский национальный парк… Дикие звери гуляют там на свободе, не обращая внимания на людей, засевших с видео- и фотокамерами в микроавтобусах. Вспомнила Занзибар, остров, на котором запахи муската и шафрана перемешаны с фантастическими красками закатов и восходов, где на пляжах невиданный белый песок струится по телу, словно тончайший шелк.

Ольга стала заядлой путешественницей, за десять лет объездила почти весь мир. Трудно было назвать страну или континент, куда бы ее ни заносило. Алису, когда та была жива, Ольга отвозила в Страсбург Жан-Марку. Он с радостью принимал ее у себя на две-три недели.

Ей стало легче от одной только мысли, что можно собрать чемодан, купить тур с группой или индивидуальную поездку и на какое-то время покинуть Париж. Она позвонила Бертрану и по возможности беззаботным голосом сообщила, что отправляется в путешествие. Тот лишь хмыкнул в ответ, но потом галантно пожелал удачи. Подробности спрашивать он не стал, зная, что хоть его подруга и слывет женщиной весьма здравомыслящей, но порой способна на весьма экстравагантные поступки.

Приняв душ и выпив кофе, Ольга стала планировать день: как ускользнуть из дому незамеченной, в какое туристическое агентство зайти, какой подобрать тур, так чтобы отсутствовать хотя бы месяц. Кофе, приготовленный по собственному фирменному рецепту — три полные чайные ложки свежемолотой «Арабики», несколько тычинок гвоздики и щепотка кардамона на маленькую кофеварку, — прибавил ей сил. Ольга слегка подвела глаза, чертыхнувшись, нацепила ненавистный парик, выбрала в шкафу неброский брючный костюм и, решительно настроенная, вышла из квартиры.

Войдя в лифт, она автоматически нажала кнопку «паркинг», но тут же вспомнила, что машина стоит на Шатле. Она вышла в холл, посмотрела почту и уже в дверях почти столкнулась с молодой незнакомой женщиной. Их взгляды встретились, Ольга опять почувствовала тревогу. Ощущение было сильным и противным: сначала сдавило диафрагму, затем последовал сильный желудочный спазм и наконец задрожали колени.

На ватных ногах Ольга выскочила на набережную и села в такси. Вот и думай что хочешь. Действительно от незнакомки исходила какая-то опасность или померещилось на больную голову? Она не задумываясь, механически назвала водителю место, хорошо ей знакомое, почти родное, — бульвар Сен-Мишель. Может быть, потому, что была в этом районе вчера и чувствовала себя там в безопасности, или потому, что Латинский квартал был для нее тем местом, которое она полюбила, впервые оказавшись в Париже.

Она попросила притормозить у площади Сорбонны и зашла в кафе, где много лет назад проводила свободное время, изучая французский язык и парижскую жизнь. Она села за столик у окна, заказала кофе и подумала, что ей, наверно, пора обратиться к хорошему психотерапевту. Ведь скорее всего она все себе напридумывала и на самом деле ничего нет, а есть только ее больное воображение. Еще бы, столько лет жить, загнав внутрь себя мысли о прошлой жизни, загнав внутрь себя страх и боязнь, что однажды прошлое напомнит о себе в самый неожиданный момент. Так что это — месть подсознания или реальная опасность? Ведь если спокойно все взвесить, то получается, что никто реально ей не угрожает, не звонит по телефону, не присылает писем. Вроде и нет материальных подтверждений ее тревогам…

Но как же быть с ее почти звериной интуицией, с чутьем, не раз выручавшим ее, безотказно сигнализировавшим о надвигающейся опасности?

Много лет назад, в Москве, послушавшись своих предчувствий, она уговорила Влада уехать из города на дачу. В тот вечер на своей городской квартире был убит их друг, посмеявшийся над Ольгиными страхами. А в Монако? Почему она перебралась в другой отель? Только ли из-за того, что Влад пустился в загул?

Но больше всего Ольгу угнетало, что она теряет контроль над ситуацией, что, чувствуя невидимое преследование, не знает врага в лицо. Ее унижала сама мысль, что жизнь, которой годы назад она едва не лишилась, которую потом выстраивала огромным усилием воли, — опять под угрозой.

Ольга очнулась от легкого позвякивания. Ложечка, которую она держала в руке, мелко стучала о блюдце. Стоп. Надо взять себя в руки. Она решила купить тур, и она его купит. Ольга расплатилась, решительно поднялась, вышла из кафе и через пять минут ее уже приветливо встречали барышни в туристическом агентстве «Новель фронтьер» на улице Мишеле.

* * *

Жан-Марк Дитрон готовил новую оперную партию, довольно трудную. А тут как назло осеннее обострение тонзиллита, да еще, кажется, какая-то инфекция прибавилась. Горло отчаянно болело, связки покалывало, словно иголками. Он приготовил себе болеутоляющий коктейль из теплого молока, сырого яйца, меда и сока алоэ. Этот рецепт, хорошо известный оперным певцам, не раз выручал и его перед ответственными спектаклями. Сделав компресс из салфетки, смоченной в водке, он, обвязавшись теплым шарфом, почувствовал себя лучше. Вот напасть, и совсем некстати, особенно сейчас, когда он готовит долгожданную партию вагнеровского Лоэнгрина. Кроме того, по средам и пятницам он занят в вечерних спектаклях. Ничего не скажешь, хорошее начало сезона!

Жан-Марк Дитрон — лирический тенор Страсбургского оперного театра, не был звездой мировой величины. Даже в масштабе Франции его нельзя было назвать очень известным. Однако в собственном театре его ценили и любили и за талант, и за веселый, неконфликтный характер, и за отсутствие «звездомании», что в оперной, да и вообще театральной среде встречается не так уж часто. Ему было за сорок, возраст, когда, не сделав однажды блестящей карьеры, уже вынужден мириться с существующим положением вещей.

Нельзя сказать, что Жан-Марк особенно удачно распорядился шансом, предоставленным ему судьбой двадцать лет назад, когда после окончания Женевской консерватории он выиграл конкурс и был принят в штат оперного театра Страсбурга. Он более десяти лет отработал в хоре, потом был солистом труппы, правда не основным, и наконец начал получать крупные партии.

Лоэнгрин был звездным часом его карьеры, и к премьерному спектаклю он готовился с особым тщанием.

Сейчас он не имел права болеть, сейчас все жизненные силы должны быть отданы Лоэнгрину. Поэтому он полностью сосредоточился на своем физическом состоянии.

Чуть выше среднего роста, сероглазый, что называется, в теле, как большинство оперных певцов, с уже редеющей волнистой шевелюрой, он не был красавцем, но особый мужской шарм придавал ему очарование, и за глаза все в коллективе называли его «душкой».

Весь театр знал, что лет десять назад Жан-Марк был женат на очень красивой женщине, иностранке, которую обожал, но через год брак распался. Он безумно переживал тогда. Долго был один, но года два назад у него появилась постоянная подруга, Аньес Монсо, балерина из их же театра. Жили они порознь. Ни для кого не было секретом, что Аньес по-настоящему любила Жан-Марка. Однако на роль жены она не претендовала, зная о его так до конца еще и не угасших чувствах к другой женщине.