Нет, нет, там есть рыбы-светляки, которые охотятся при помощи фонарика... Он у них на таком хоботке... Но они живут на два километра глубже, и это как-то всё не стыкуется...
Раз он охотится с фонариком, то он как раз и есть... Не рыба-фонарь, а рыба-рыбак... Нет, он человек, он... Своим фонарём он ведь тоже сбивает с толку... Меня, например... Он — человек, который был Средой... Но боялся стать Четвергом... И поэтому сразу стал Пятницей...» — где-то на этом месте цепь глубочайших прозрений прервалась, и пьяный Линецкий, почувствовавший себя наконец стопроцентным Робинзоном, вновь провалился в сон...
Проснулся он, когда уже вовсю светило солнце. Плавать Линецкий не любил, но из-за жары вынужден был большую часть дня проводить в воде. На суше камни превращались в сплошную жаровню. Поэтому он сидел или лежал на подводных камнях, у самого берега, ничком, опираясь на предплечья, периодически отползая немного вглубь, как бы натягивая покрывало морской глади себе на голову...
Там он замирал на какое-то время, озираясь по сторонам открытыми глазами... Его вполне устраивал такой коэффициент преломления... Маску он надел всего один раз... И увидел, что подводный ландшафт — точная копия наземного... Только в миниатюре. Камни, покрытые зелёными водорослями, повторяли отроги Яйлы... Там были и маленькие рожки Ай-Петри, и копия Байдарских ворот... Линецкий воспринял это как подтверждение старой максимы о микро- и макрокосмах... Что вверху, то внизу... Что слева, то справа...
Вывод: куда ж ты денешься с подводной лодки?
Линецкий поэтому не видел смысла идти в подводники...
Выйдя на берег, он что-то вдруг вспомнил, полез в рюкзак и достал оттуда «мыльницу».
Решил «добить» плёнку, на которую начал снимать в Рыбачьем: Инна на фоне волны, Инна за столиком кафе...
Теперь же, вспомнив совет знакомого фотографа — как делать панораму, Линецкий щёлкал, поворачивал фотоаппарат и снова щёлкал...
«Сколь же радостней прекрасное вне тела...»
После того, как Линецкий проделал это два раза, снимать больше было вроде как и нечего...
Забегая немного вперёд, скажем, что в итоге разницы между «семейной» и «холостой» половинами плёнки не оказалось даже малейшей. Плёнка была с самого начала неправильно заправлена (это выяснилось, когда Линецкий в Феодосии отдал её на проявку), и всё это время вместо того, чтобы переползать на валик другой катушки, она крутилась вхолостую вокруг собственной оси...
В Форосе Линецкий этого ещё не знал, но что-то смутно предчувствовал... И по тому, как пейзаж брал его в оборот (он ещё раз позвонил Оксане и сказал что-то совсем уже идиотское... «В результате сенсорного голодания я здесь стал вегетировать...» — после этих слов Оксана в очередной раз повесила трубку). И потом, когда они с Переверзевым наконец-то решили уехать... То, глянув на рюкзак, лежавший на гальке, прежде чем взвалить его на плечи, Линецкий подумал, что этих нескольких дней... Вот именно — не было... Что они с физруком только что познакомились на автобусной остановке, подошли к морю и поехали обратно...
Он ещё вспомнил фразу, которую слышал ребёнком, когда отдыхал на Юге с родителями. Только тогда эти слова имели совсем другой смысл и произносились при денежных расчётах за снятую комнату... А теперь, хоть и комнаты никакой не было, слова, тем не менее, показались ему настолько уместными, что он произнёс их вслух.
— День приезда и день отъезда у нас считаются за один день, — сказал Линецкий.
Переверзев молча кивнул, и они пошли к трассе.
5. Детские травмыВ прошлый раз он заехал на джипе прямо на пляж. Чуть ли не в самую воду. Было приятно прямо из машины вывалиться в волну, но потом тяжело было выбираться. Галька, крутой наклон, колёса буксовали, пришлось попросить палаточников, чтобы подтолкнули. Манко протянул им после этого десять баксов, но те не взяли. «И то верно, — подумал Манко, — зачем при такой жизни бабки? Хотя ещё лучше вообще не жить, чем так отдыхать...» Он поглядывал из окна джипа на жену палаточника, которая мыла в море чёрный котелок... «А здесь же рядом другая — бельё полощет... Блядь, врагу не пожелаешь...» После этого Манко проехал, наверно, сотню километров, прежде чем ему снова захотелось в воду... На этот раз он оставил машину на стоянке кемпинга, вокруг которой тоже были палатки и опять-таки чем-то пованивало... Манко хотел только пройти сквозь кафе на пляж, но зазвонил телефон и, прижав его к уху и молча послушав, он уселся за столик. Прикрывая трубку, попросил официантку принести стакан муската или мадеры.
— Я же просил тебя не произносить это слово, — сказал он в трубку, — нет, то само собой, за то теперь всё... Вообще... Расстрел на месте... Но это я тоже просил. Чтобы никаких там крыш, крышечек, крышеваний... Ты забыла. А у меня тут вообще вечер воспоминаний... Ну ладно, утро... И я это слово совсем не хотел слышать. Совсем. Да, последний раз, — сказал он и нажал на кнопку.
Он не собирался не только ничего вспоминать, но и пить с утра мускат. Но вино уже принесли, и первый глоток уже был сделан. Чего он действительно делать не стал, это пытаться понять суть ДТП. Для разборки полётов нужно было подождать до наступления настоящего утра. То есть такого, которое наступает после восьмичасового сна.
Манко вообще ничего не собирался делать, а тем более напрягать свою память на ровном месте... Но неожиданно для себя «въехал» в какую-то заброшенную её область... Смутно понимая, впрочем, что не случайно... Странным ему показалось даже не то, что он теперь это вспомнил, а то, что он ни разу не вспоминал об этом раньше... Тем более, что в его, хоть и не бедной на «экшн», жизни, эпизод всё же стоял особняком... Зловещим таким, с заколоченными окнами... И потом: был ведь ещё один такой случай...
Казалось, ещё немного, и Манко вспомнит какую-то другую жизнь... «То, что было не со мной, помню...» Он понимал, что причина такого контуженного состояния — бессонная ночь. После этого его всегда так плющило... Ну, или примерно так... Нет, это было только одно мгновение — чувство, что вся жизнь сейчас, как по команде, выстроится по-другому... На три рас-считайсь! Ра-а-зойдись! В колонну ста-а-а-а...
Манко выпил залпом полстакана и сказал: «Отставить!»
Да нет, просто вспомнилось вдруг, как Семён Петрович ушёл по срочным каким-то делам, назначив вместо себя главным Сашу Матвеева. Который был старше всех по возрасту и выше по росту... Так что другого выбора тренер и не мог сделать, да?
И когда он ушёл, ничего не изменилось. Это было не так, как в школе, где, если учитель вышел, все начинают на ушах стоять... Здесь всё было иначе — каждый продолжал делать своё дело. Кто-то скакал на скакалке, кто-то бил грушу. Валёк, как всегда, работал с железом. На ринге две пары шлифовали обманные движения... Всё было мирно, небольшая ссора началась только тогда, когда время тренировки подошло к концу. Матвеев сказал, что пора освобождать зал, но никто его не услышал. Он повторял это громче и громче, обращаясь почему-то непосредственно к маленькому Манко...
