Наум Самуилович возразить не успел – в комнату вошел Евсей, а следом и Наталья.
– Опять Галя студень варит, – фыркнул Евсей, плотно прикрывая дверь.
– Да, опять, – виновато подхватила Антонина Николаевна и, улыбаясь, шагнула навстречу Наталье. – Я – мама Севы, Антонина Николаевна, а это Наум Самуилович, папа Севы.
Наталья смотрела на родителей Евсея с любопытством, не очень понимая цель своего визита, и еще этот длинный полутемный коридор коммуналки, наполненный скрытой враждой и запахом звериного лежбища. К тому же она умудрилась на каком-то повороте удариться о висящий на стене велосипед.
– Мерзавцы, повесили велик с вывернутым колесом, – сообщил Евсей.
Антонина Николаевна развела руки в знак несправедливости судьбы. Наум Самуилович тяжко вздохнул. Наталья с укором посмотрела на Евсея – стоило обращать внимание на подобный пустяк. Синий шифон обтекал ее стройную фигуру, пряча высокие ноги, обутые в модные бежевые туфли. Взгляд зеленоватых глаз с лукавинкой вызывал доверие и расположение.
Широкое лицо Антонины Николаевны расплылось в улыбке. Что же до Наума Самуиловича, то он возликовал сразу, как только Наталья вошла в комнату.
– Как вам моя Наташа? – рисуясь, вопросил Евсей.
– Босяк и хулиган! – воскликнула Антонина Николаевна. – И такая девочка тебе поверила?
– Тоня! – укоризненно произнес Наум Самуилович. – Что подумает Наташа?!
Евсей стоял в серой замшевой куртке, сдвинув на затылок широкополую шляпу. Он улыбался и молчал. У него было отличное настроение, он гордился Наташей. Евсей видел – Наталья нравится родителям, а это особое состояние, словно гордость за хорошо проделанную работу. Конечно, его отец не очень удачлив в жизни, да и мать тоже, но ему, Евсею, нечего было скрывать и не нужно рисоваться, он уже поведал Наталье о не очень радостной судьбе своих родителей, рассказал с особым вызовом и с каким-то потаенным смыслом – он-то свою жизнь проживет иначе! Как? Он пока не знает, как именно, но у него есть своя цель и он этой цели добьется. Первые шаги уже сделаны – его рассказ обещали напечатать в одном солидном литературном журнале – а это немалая удача. Из всех членов литературного объединения он первый, кому так повезло. Собственно, это не рассказ, а небольшая повесть. И не на «производственную» тему, которая привлекает журналы, а повесть о любви.
Антонина Николаевна предложила собирать на стол, для чего отправила молодежь в комнату Евсея.
Квадратная комнатушка напоминала пестрый детский кубик, если представить кубик изнутри. Облезлая пишущая машинка стояла на выдвинутой полке школьного секретера. Рядом старая тахта. Подле тахты, на полу, сгрудилось несколько порожних бутылок, жестянка из-под консервов служила пепельницей. Низкий столик завален книгами и бумагой. Вообще книги валялись всюду: на подоконнике, на шкафу, заполняли шкаф, были разбросаны по полу, валялись под тахтой. На стене – прикнопленная фотография Хемингуэя из журнала «Огонек» и фото еще какого-то бородача.
– Ключевский, – пояснил Евсей. – Русский историк. Слышала?
– Нет, – призналась Наталья.
– У нас он сейчас не в особой чести. Василий Осипович Ключевский. Великий русский историк.
– А тебе он для чего? Ты же учишься на литфаке?
– Для чего? – Евсей пожал плечами. – Для того. Если придет кто в гости, спросит, кто это? Я отвечу: Ключевский. Великий русский историк. Гость скажет: «А-а-а…»
– Выпендрежник ты, Севка, – улыбнулась Наталья.
– Не без этого, – кивнул Евсей. – Скромность не моя сестра.
– И после этого ты уверяешь, что полгода ходил в сберкассу, следил за мной и помалкивал, ждал, когда я отошью Рунича.
– К черту Рунича, – Евсей взял Наталью за руки.
– А как увидел нас вместе в клубе, понял, что отступать некуда? – Наталья увернулась и шагнула в сторону.
– К черту Рунича! – повторил Евсей.
– Тише, тише. Сейчас войдет твоя мама, – упиралась Наталья. – Послушай. Они сейчас нас позовут.
Сквозь стенку донесся раздраженный голос Антонины Николаевны. Она спрашивала: куда подевался консервный нож. Голос Наума Самуиловича что-то робко пояснял.
– Долгая история! – Евсей вновь потянулся к Наталье. Наталья решительно уклонилась и оттолкнула Евсея.
Тот потерял равновесие и тяжело плюхнулся на тахту. Наталья отошла к окну.
– Терпение, Сева, терпение. Не за тем я пришла в твою берлогу, – Наталья смотрела в окно.
Серые разводья лежалой пыли туманили картинку улицы. Женщина толкала коляску с ребенком. Пробежал мальчик с портфелем. Показался трамвай с черной и длинной, точно гроб, крышей. Прогрохотав на стыке рельс, трамвай втянулся под правую стойку оконной рамы. Тотчас на жесть наружного подоконника опустился крупный голубь. Дергая тугой головкой, голубь дерзко поглядывал круглым глазом на Наталью, словно приглашал присоединиться к прогулке. Наталья постучала пальцами по стеклу. Голубь недоверчиво вывернул головку, подпрыгнул и тяжело полетел через улицу.
Евсей поднялся с тахты, шагнул к Наталье и положил руку на ее плечо, возможно, это был извинительный жест. Наталья резко сбросила его руку.
– Перестань! – в голосе ее звучала жесткая нотка. И тут их позвали к столу.
– И чем вас угощала вчера мама Севы? – спросила Зоя, она любила подробности.
– Чем? Не помню, – Наталья опустила чашку с чаем на стол. – Были шпроты, селедка с отварной картошкой. Еще какая-то рыба, очень вкусно приготовленная.
– Наверно, фаршированная. Они любят фаршировать рыбу, – определила Зоя. – У меня была подруга в школе, ее мать здорово фаршировала рыбу. Они уехали в свой Израиль.
– Не знаю, может и фаршированная, – согласилась Наталья. – Вообще у Севки славные родители, мне понравились. Но квартира, это нечто. Я до сих пор чувствую запах коридора.
– Ах, ах. Просто ты никогда не жила в коммуналке, – Зоя пила бульон, заедая беляшом.
Наталья искоса поглядывала на Зойку.
– Вытри подбородок, испачкаешь блузку, – Наталья протянула салфетку.
Зоя благодарно кивнула.
– Тебе нравится Евсей? – спросила Наталья.
– Да, – с какой-то поспешностью ответила Зоя, – очень. Мне нравятся такого типа мальчики. В нем что-то есть. Это не Рунич.
– Здрасьте, сравнила.
– И даже не тот трубач, Лева Моженов. Хотя Лева очень симпатичный. А почему ты спрашиваешь? Не веришь себе?
– Не знаю, Зойка, – помедлив, ответила Наталья. – Вдруг нападает.
– Приехали! – Зоя изумленно оглядела подругу. – Это после всего, что между вами было? Ведь он первый твой мужчина в том самом смысле. Или ты наврала?
– Нет, не наврала. Первый.
