На второй день я приготовила киш лорен[11] и зеленую фасоль a-ля англез[12]. На третий день мне пришлось отправиться в Нью-Джерси — раздавать анкеты и расставлять складные стулья для предстоящей встречи с семьями погибших при взрывах во Всемирном торговом центре. Это мероприятие организовал губернатор Нью-Джерси с целью убедить всех в том, что если в их жизни что-то не так, то виновато в этом государственное агентство, в котором работаю я. Губернатор Нью-Джерси тот еще фрукт. Поэтому на третий день мне было не до готовки. Вместо этого я заказала пиццу и выдала импровизированный образец искрометной прозы:
В Викторианскую эпоху состоятельные люди ели клубнику даже в декабре. В наши дни отдельно взятые особи демонстрируют свое превосходство, лакомясь сочной экологически чистой клубникой лишь в те две недели, когда ее собирают созревшей на эксклюзивной органик-ферме через дорогу от фешенебельных бунгало в Хэмптонсе[13]. Повсюду только и слышишь: только на этом рынке бывает свежайшее то-то, нежнейшее это, зеленейшее, крепчайшее, мягчайшее то и другое… Можно подумать, что все эти люди совершают самоотверженный потребительский подвиг, демонстрируя тем самым хороший вкус, а на самом деле попросту подражают тем, кому не надо пахать, чтобы добыть пропитание.
Но в книге Джулии Чайлд всего этого вы не найдете. Джулия хочет, чтобы вы — да, именно вы, живущие в дешевом многоквартирном доме в спальном районе, вы, прозябающие на бесперспективной работе менеджером среднего звена, вы, не видящие ничего, кроме гигантских торговых центров на много миль вокруг, — именно вы научились делать тесто и с могли вкусно приготовить даже консервированную зеленую фасоль. Она хочет, чтобы вы не забывали о своей человеческой сущности и воспользовались самым основным правом — нравом хорошо питаться и наслаждаться жизнью.
И по сравнению с этим помидоры с органик-фермы, как и оливковое масло первого отжима из Умбрии, — не более чем дешевые понты.
К концу первой недели я освоила филе де пуассон берси о шампиньон, пуле роти, шампиньон а-ля грек, каротт а-ля консьерж[14] и даже крем-брюле… точнее, суп-брюле, потому что кремом его никак не назовешь. Я описывала все — свои ошибки и маленькие триумфы. Незнакомцы, друзья и даже моя тетя Сьюки из Уоксахачи подбадривали меня, оставляя в моем блоге свои комментарии. В моей походке появилась пружинка, и теперь, покидая свой тесный офис, я думала не о том, как мне хочется вырвать с мясом офисный телефон из стены или перерезать костлявую глотку очередному тупому бюрократу, а о том, в какой магазин мне отправиться за покупками и как придумать очередную остроумную запись в блоге.
Приближался день переезда. В выходные мы с Эриком перетащили все коробки в гостиную, потом загрузили их в багажник нашего старенького бордового «форда-бронко» и отвезли в новую квартиру. Это был так называемый лофт в Лонг-Айленд-Сити, который находился совсем не в Лонг-Айленде, а в Квинсе. Теоретически Квинс действительно находится на окруженной водой территории под названием Лонг-Айленд, вот только тому, кто живет в Квинсе или Бруклине, не следует говорить, что они живут в Лонг-Айленде. Поверьте, это плохая идея. Мы переезжали, потому что туда переехала контора Эрика, а по дороге от Бэй-Ридж до Лонг-Айленд-Сити в голову невольно лезут истории про латиноамериканских эмигрантов, забитых в вагоне метро фанатиками-националистами по пути на одну из трех работ в два часа ночи, и от этого становится как-то не по себе. Итак, мы переезжали в лофт. Чем не шаг вперед, не смелый эксперимент, не мечта любого городского жителя? И я по-прежнему готовила — с удовольствием, с юмором, легко. Эта французская кухня просто пара пустяков! И с чего это все твердят, что это сложно?
А потом, на третьей неделе, дело дошло до яиц.
— Джули, это пора прекратить.
— Не могу, мама. Так нельзя.
— Джули, это же твое решение. Если захочешь, можешь его изменить. Можешь остановиться.
— Нет! Ты что, не понимаешь? У меня больше ничего в жизни нет! А там люди меня читают! Не могу я так просто взять и остановиться!
У нас с мамой всю жизнь так. В шесть лет на День святого Валентина я очень хотела надеть свое любимое летнее платьице. Мама мне отказала, сославшись на то, что оно не подходит для зимы, и тогда, синея от холода, я два часа простояла на крыльце в одних трусах с эмблемой «Суперженщины», и все ради того, чтобы доказать ей, что она неправа. Или в тот раз, когда я пошла на прослушивание в группу поддержки только потому, что была уверена, что меня не возьмут, а когда меня все-таки взяли, я восемь месяцев тусовалась с безмозглыми пустышками из студенческого общества и заодно с ними едва не слегла от булимии. Был еще и такой случай — за две недели до свадьбы, когда после отказов нескольких банкетных компаний и фиаско с платьями для подружек невесты мне вдруг взбрело в голову, что около каждого гостя за столом (а их было двести) должна стоять маленькая глиняная скульптура обнаженной женщины. И всегда мама играет роль полицейского, который уговаривает потенциального самоубийцу не прыгать с крыши. Иногда уговоры срабатывают. Иногда нет.
Придав голосу холодной решимости, я произнесла:
— Мне пора, мам. Я тебя люблю.
— Джули, подожди! — В мамином голосе на том конце провода послышалась неподдельная тревога. Она испугалась, ей показалось, что она теряет меня. — Прошу тебя. Дорогая. Хватит готовить.
— Пока, мам.
Я повесила трубку. У меня даже шея затекла; я повертела головой, и позвонки встали на место. Я передвигалась по загроможденной гостиной, как по минному полю.
— Спешить нам некуда, — утешал меня Эрик. — Тише едешь — дальше будешь.
Наш переезд длился уже две с половиной недели.
Это походило на вялотекущую агонию. Больше недели мы затратили на перевозку одних только коробок. Потом, в субботу, перетащили кровать с матрацем. В ту ночь наших кошек мы оставили на старом месте, а сами переночевали в новой квартире, и к ужасу своему обнаружили, что даже в три часа ночи грохот такой, будто лежали мы не в квартире, а в центре арены на ралли монстров-грузовиков. В воскресенье мы наконец перевезли наших кошек. По дороге одна облевала переноску, другая обгадилась. Третья попросту лишилась рассудка, растворившись в бездне безумия, куда попадают военные сироты и жертвы пришельцев. Прибыв на новое место, она тут же вскарабкалась по стене и скрылась за обшивкой скошенного потолка. Вылезать оттуда она не желала, но мы прекрасно слышали, как она там шастает и время от времени воет. С тех пор мы регулярно приподнимали черепицу и сквозь крышу просовывали ей миску с кормом для привередливых кошек.
