Случилось так, что у этой женщины был только один глаз. Другой, стеклянный, она каждый вечер вынимала перед сном и клала в чашку с водой, которую ставила на тумбочку возле кровати.
А дело было в том, что за несколько дней до того, как мой отец постучался к ней, ватага юнцов ворвалась в дом старой женщины и украла ее глаз, и вот она сказала отцу, что будет очень благодарна, если он только сможет найти и вернуть ей ее глаз. Мой отец тут же поклялся, что исполнит ее просьбу, и тем же утром отправился на поиски глаза.
День был прохладный и ясный; мой отец шагал вдохновленный надеждой.
Город Оберн получил свое название от поэмы[1]и был в те времена великим средоточием учености. Молодые люди, стремящиеся познать тайны мира, заполняли его тесные аудитории, затаив дыхание внимали словам заезжего профессора. Эдвард жаждал оказаться в их числе.
Но, с другой стороны, многие приехали сюда валять дурака и объединились в большие компании с единственной целью: искать развлечений. Моему отцу не понадобилось много времени, чтобы узнать, что именно одна из таких компаний ворвалась в дом старой женщины и украла ее глаз.
Больше того, о глазе шла дурная слава, и определенные личности, в доверие которым Эдвард Блум втерся, не таясь и с особым трепетом обсуждали глаз.
Говорили, что глаз обладает волшебной силой.
Говорили, что он может видеть.
Говорили, что человека ждет несчастье, если он посмотрит прямо в глаз, потому что тогда старуха узнает о тебе и темной ночью выследит, поймает и сделает с ним такое, что и словом не сказать.
Глаз никогда не оставался в одном месте дважды. Каждый вечер его передавали другому парню в совершение обряда посвящения. Он был обязан бережно обращаться с глазом, чтобы ни в коем случае не повредить. Получивший его должен был не спать всю ночь; разрешалось только смотреть на глаз. Глаз был завернут в мягкую красную ткань и хранился в маленькой деревянной шкатулке. Утром глаз возвращался главарю, который расспрашивал парня, проверял глаз и пускал его дальше по кругу.
За короткое время Эдвард разузнал обо всем этом.
Он понял: чтобы вернуть глаз старой женщине, ему надо стать одним из тех, которые получают глаз на ночь. И он стал искать способ, как осуществить свой план.
Своему новому приятелю Эдвард выразил желание присоединиться к этой компании, и тот, недолго поколебавшись, велел ему той же ночью прийти одному к амбару, который находился в нескольких милях от города.
Амбар был черным и полуразвалившимся от старости, ворота леденяще заскрипели, когда Эдвард толкнул их. На стенах горели свечи в подсвечниках из черной жести, по углам шевелились тени.
В глубине амбара полукругом сидело шесть фигур в темно-коричневых балахонах с капюшонами, пошитых, похоже, из джутовых мешков.
На столике перед ними лежал глаз старой женщины. Лежал на красной шелковой подушечке, как какой-нибудь драгоценный камень.
Эдвард бесстрашно подошел к ним.
— Приветствуем тебя, — сказал тот, что в центре, видимо главный среди них. — Присаживайся.
— Но ни в коем случае, — довольно зловеще добавил другой, — не смотри на глаз.
Мой отец опустился на землю и молча ждал, что будет дальше. На глаз он не смотрел. Главный снова заговорил.
— Что тебя привело к нам? — спросил он.
— Глаз, — ответил Эдвард. — Я пришел за глазом.
— Глаз позвал тебя прийти сюда, разве не так? Разве ты не слышал, как глаз зовет тебя?
— Слышал, — сказал мой отец. — Я слышал, как глаз зовет меня.
— Тогда возьми его, и положи в шкатулку, и сиди перед ним всю ночь, а утром принеси обратно сюда. Если с глазом что-то случится…
Тут он смолк, и другие что-то мрачно забормотали.
— Если с глазом что-то случится, — продолжал главный, — если потеряешь его или разобьешь…
Он снова смолк и пристально посмотрел на моего отца сквозь прорези капюшона.
— То заплатишь собственным глазом, — закончил он.
Шесть капюшонов кивнули как один.
— Понимаю, — сказал мой отец, который до этого не знал о таком очень суровом условии.
— Тогда до завтра, — сказал главный.
— Да, — ответил мой отец. — До завтра.
Выйдя из амбара в темень деревенской ночи, Эдвард в глубокой задумчивости направился к светившимся вдалеке огням Оберна. Он не знал, что ему делать. Неужели они и правда заберут его глаз, если он не сумеет вернуть им завтра стеклянный? В странную историю он попал. Шагая к городу, он, сжимал шкатулку в правой руке, а левой касался своих глаз, одного и другого, раздумывая, каково это — остаться с одним глазом и что, если он сдержит клятву, данную старой женщине, его подстерегает такая опасность. Он понимал, что, возможно, те люди в капюшонах не собирались лишать его глаза, но все же, если есть хотя бы десять шансов против ста или даже один, что это случится, стоит ли так рисковать? В конце концов, его глаз настоящий, живой, а глаз старой женщины всего лишь стеклянный…
Он просидел возле глаза всю ночь, глядя в его блестящую голубизну, пока утреннее солнце не поднялось над макушками деревьев, показавшись ему сияющим глазом какого-то забытого бога.
При дневном свете амбар выглядел иначе — не таким страшным. Обыкновенный старый амбар с дырявыми стенами — дыры заткнуты клоками сена, вылезающими наружу, как перо из подушки. Рядом коровы, щиплющие траву, старая гнедая лошадь, привязанная к изгороди. Эдвард нерешительно остановился у ворот амбара, потом толкнул их, на сей раз они заскрипели не так жутко.
— Ты опоздал, — раздался голос.
Эдвард посмотрел в глубь амбара, но не увидел никаких фигур в капюшонах — только шестерых студентов колледжа, приблизительно его возраста и похоже одетых: мокасины, штаны цвета хаки, легкие голубые хлопчатые рубашки.
— Ты опоздал, — прозвучало снова, и Эдвард узнал вчерашний голос. Это был голос сидевшего в середине, главного. Эдвард долгим взглядом посмотрел на него.
— Извини, — сказал Эдвард. — Нужно было навестить кое-кого.
— Где глаз? — спросил главный.
— Здесь, — ответил Эдвард.
— Тогда давай его сюда.
Эдвард протянул главному шкатулку, и тот, когда остальные сгрудились вокруг него, открыл ее.
Они заглянули внутрь и надолго замерли, потом все разом повернулись к Эдварду.
— Его тут нет, — сказал главный, понизив голос чуть ли не до шепота, его лицо побагровело от ярости. — Глаза тут нет! — завопил он.
Все одновременно бросились к нему, но тут Эдвард поднял руки и крикнул:
