Суми хочет обнять дочь, но не решается и прижимает руки к груди. Запястья у нее тонкие, как у ребенка, к мокрой — от слез? от пота? — щеке прилипла седая прядь.
— Не уезжай, Хисако.
Суми произнесла эти слова так быстро и так тихо, что Хисако не уверена, правильно ли она поняла. Но Суми повторяет их снова и снова, как молитву, и вдруг начинает рыдать. «Не уезжай» — всего два слова, но в них звучат двадцать прожитых в печали лет.
— Мама!
Хисако прижимает мать к себе, смотрит в пустоту, пытается найти слова утешения — и не может. Волосы Суми пахнут готовкой.
— Я буду чаще звонить!
— Не уезжай!
— Я оплачу тебе поездку в Париж, как только получу первый гонорар за концерт.
— Не уезжай!
— Но почему, мама? Почему?
— Подумай об отце, Хисако, подумай о своем бедном отце!
Неужели Шинго поручил матери удержать дочь дома? Если и так, дело не в чувствах. Когда Хисако жила дома, он почти не глядел в ее сторону.
— Не волнуйся, я поговорю с папой.
— Нет! — Суми смотрит на дочь безумными глазами.
— Но его нужно успокоить…
— Мы не справимся, если ты уедешь!
— На меня вы больше денег тратить не будете, обещаю.
Хисако встает, упирается взглядом в жирное пятно на стене. Слезы высохли, она даже не моргает. Она выходит из дома, идет тяжелым шагом куда глаза глядят, предчувствуя, что наткнулась на какую-то тайну. Пока ее не было, что-то случилось, что-то очень плохое, — и от нее это утаили. Как смерть маленького брата в утробе матери — ей сообщила об этом мама Виолетта. Как «командировка» Шинго, когда та же мама Виолетта видела его в токийском кинотеатре с женщиной. Мама Виолетта всегда знала, что скрывают ее родители, но рассказывала об этом, только если сама хотела.
Хисако догадывается, что отношения между мамой Виолеттой и ее родителями расстроились, как только она перестала быть ежедневным связующим звеном.
Они живут в маленьком квартале, здесь все друг друга знают, а мадам Фужероль страстно интересуется жизнью соседей. Муж давно ее бросил, но она осталась в Японии, чтобы жить на собственные сбережения и алименты от мсье Фужероля. Она стала восточной женщиной гораздо легче множества азиаток, жаждущих приобщиться к западному образу жизни.
Хисако идет вдоль решетки обожженного солнцем сада. Она вздрагивает, услышав музыку. Шопен, «Четвертая баллада». Та самая, которую мама Виолетта играла ей в детстве, чтобы задержать на вилле подольше.
Хисако не звонит — она не решалась прервать музыку, даже когда была совсем маленькой. Виолетта Фужероль сидит за роялем в гостиной спиной к двери, но она замечает отражение своей дорогой девочки в крышке инструмента и восклицает:
— Иза!
Она вскакивает, забыв о Шопене.
— Мама Виолетта!
Они обнимаются, стоя в центре огромной и все еще богато убранной комнаты. Мама Виолетта плачет, повергая Хисако в смущение, берет ее руки в свои, целует, обволакивает запахом духов. «L'Heure bleue» от Герлен, душный аромат женщины без возраста.
Слуга подает чай и сладости. Хисако рассказывает о Париже, о Дюссельдорфском конкурсе, мама Виолетта спрашивает с хитрым прищуром:
— Твою подругу Эрику случайно зовут не Эрик? Я читаю французские газеты…
— Вы ведь ничего не скажете родителям, правда?
— Врать родителям очень плохо, малышка Иза!
— А детям — хорошо?
— Опасно. Ты расскажешь мне об этом юноше?
— Рассказывать нечего. Он просто товарищ. Соученик по консерватории. Но вы знаете моих родителей… Они могли бы забеспокоиться, что я провожу столько времени с мужчиной. Особенно с европейцем.
— Твои родители не способны понять множество вещей. Они — простые, приверженные традициям люди. Если бы я не занималась тобой с самого детства, ты давно была бы замужем за каким-нибудь мелким клерком, стала бы матерью семейства!
Неистовый блеск зеленых глаз Виолетты Фужероль обжигает Хисако. Ей не нравится попытка выставить себя в лучшем свете за счет Шинго и Суми.
— Они были достаточно открыты, чтобы пожертвовать своим удобством ради моей учебы. Если бы не их великодушие и щедрость, я бы никогда не поехала во Францию.
Как она защищает своих родителей, как хочет сбить спесь с мамы Виолетты! Их соперничество, невысказанные тревога и неловкость всплыли на поверхность неожиданно и бесшумно, как мерзкий пузырь зловонного болотного газа. Мама Виолетта всегда была доброй, но Хисако должна была слушаться, предпочитать ее Суми, делать вид, будто она и правда ее дочь.
— Итак, они сказали, что жертвуют собой ради твоей учебы во Франции?
— Да.
— И ты им благодарна?
— Конечно.
— Ты любишь их за это еще больше?
— Я люблю их, потому что они — мои родители.
Хисако не хотела ранить маму Виолетту. Госпожа Фужероль устало закрыла глаза. Несколько капель чая скатились на платье и обожгли ей ноги, но она этого не замечает. У Виолетты Фужероль разрывается сердце, потому что она так и не сумела заставить Изу любить себя, только музыка способна разбудить чувства этой холодной девочки.
— Ты ничего не должна родителям, Иза. Это они… они всем тебе обязаны. Пора узнать правду.
— Не хочу, чтобы вы говорили гадости о моих родителях.
— Раньше ты часто на них жаловалась.
— Я была неблагодарной.
— Нет, прозорливой. Ты была прозорливой. И все понимала без слов. Кажется, жизнь в Европе тебя изменила… Ты вовремя вернулась!
Да они сговорились у нее за спиной!
— Я не могу здесь остаться. Я победила на важном конкурсе. Буду концертировать в Германии и во Франции. Я…
— «Я, я, я!» — срывается мама Виолетта. — Разве так должна говорить о себе японка?
— Вы сделали все, чтобы превратить меня в человека иной, западной культуры!
— И была не права! Заметь, что сама я стала большей японкой, чем твоя мать!
Японка, которая пьет чай из чашек лиможского фарфора и размешивает сахар серебряной ложечкой своей провансальской бабушки… Хисако старается скрыть улыбку. Солнце, пробивающееся через ставни, щекочет ей ступни, и она прячет ноги под креслом.
Розы в хрустальной вазе склоняют тяжелые головки, часы отсчитывают маленькие злые порции скуки. Ветерок шелестит нотами Шопена на пюпитре.
— Я нашла для тебя агента в Токио. Он может организовать турне по Японии уже в октябре. Концерты камерной музыки вместе с другими лауреатами международных конкурсов, тоже японцами.
— В октябре я продолжу занятия с профессором Монброном. С родителями все улажено.
