Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 78
— Привет, Джо. Вот, решили заглянуть, ты не против? Это Чарли, мой друг.
Она посмотрела на меня насмешливо и мудро и повернулась к сидящим у костра. Все они были бледные, с запавшими глазами, но с чистой кожей. Одежда — мятая, запачканная — выглядела не лучше тех обносков, от которых избавляются за ненадобностью, но ее выдавало качество материала и тонкая отделка. В ушах, носах, бровях — украшения, серебро и брильянты. Джо дерзко улыбнулась группе и повернулась ко мне:
— Приятно познакомиться, Чарли. Добро пожаловать в наш маленький мир. Генри наш последний обращенный, правда, дорогой?
Она погладила его по волосам, и он, пританцовывая, повел ее к костру.
— Согреться не желаете? Выглядите вы, парни, не лучше беженцев. Конрад, приготовь ребятам что-нибудь. И поживее, шеф. — Обращение прозвучало несколько резко и даже агрессивно.
Генри сунул руку в карман, достал двадцатку и отдал Джо.
— Спасибо, милый. Этого хватит.
Она протянула ему пол-литровую бутылку водки «Империал». Присмотревшись, я увидел, что она пуста. Генри склонился над бутылкой, а Джо поднесла к ней зажигалку. Он глубоко вдохнул, и я заметил грязновато-белый камешек, вставленный в отверстие в донышке бутылки. Камешек сиял, как крошечное солнце, и от него в рот Генри потянулась струйка белого тумана. Сам я никогда раньше крэк не пробовал и хотел отказаться, но потом увидел, как вспыхнули у Генри глаза, и тоже наклонился к бутылке. Пальцы коснулись теплого стекла. На первом вдохе я невольно закашлялся, но уже со вторым кисловатый дым хлынул в легкие.
В мозг мгновенно ударили искры. Все вокруг внезапно прояснилось. Я увидел, что человек на стремянке рисует космос, и даже узнал Пояс Ориона и Большую Медведицу, а потом и картина на задней стене будто метнулась мне навстречу во всех трех измерениях, и я почувствовал боль мира, ощутил его разобщенность и скорбь. Я посмотрел в глаза Джо — они были черны, как у ведьмы. Я отвернулся, хватил ртом воздуха и пошатнулся. Парень по имени Конрад — он был выше Генри и носил бирюзовую рубашку с расстегнутым воротом — не дал мне упасть, удержав за руку.
Сердце колотилось так, словно рвалось через ребра. Левая сторона груди, начиная от плеча и ниже, онемела. Меня повело назад. Я снова попытался вдохнуть. Конрад стиснул мой локоть, его холодные зеленые глаза смотрели в мои.
— Не дыши так часто, только панику подгоняешь. Успокойся. Расслабься. Может казаться, что не хватает воздуха. На самом деле хватает.
За руку, словно ребенка, он повел меня по каким-то туннелям. В темноте вдруг вспыхивали огни и пролетали мимо, будто кометы. Из жара меня бросило в холод — мы оказались в сырых кавернах, где капало с потолка, а от стен исходило зеленое мерцание. Я провел пальцами по холодному камню, ощутил трещины и углубления в мокром растворе, уловил пульсацию в кончиках пальцев. Все это время Конрад что-то говорил, подталкивал вперед, отвлекал от болезненного громыхания в груди.
А потом сердце забилось ровно и четко и я снова оказался на прежнем месте и танцевал в растекшейся луже света. Джо тоже танцевала, то удаляясь, то приближаясь, и в красоте ее было что-то горькое, надрывное. В какой-то момент она подошла почти вплотную, тряся плечами так, словно ее должно было вот-вот разнести изнутри, светясь распирающей ее энергией. Отблески пламени падали на нее решеткой, деля извивающееся тело на кубики света, сдвигающиеся, сползающие и растворяющиеся в темноте. Я отступил в угол, и она приподнялась на цыпочках, схватила меня за волосы и поцеловала, просунув в рот узкий язычок. Я ринулся вперед, отодвинув ее, добрался до костра и обнаружил Генри, гревшего над огнем руки. Я сел рядом с ним и долго смотрел на пламя.
— Помнишь цирк в парке, в Эдинбурге? Мы ходили туда втроем, ты, Веро и я, на первом курсе? — Я говорил сбивчиво, словно разучился рассчитывать скорость речи, и, чувствуя, что вот-вот отрублюсь, торопился выложить все в самом начале.
— Да… помню. Мы тогда изрядно набрались. Сидели, если не ошибаюсь, в первом ряду. Веро так хохотала над клоунами. — Его слова доходили до меня как будто издалека.
— Помнишь воздушных гимнастов? А тот номер на проволоке? Я сейчас как раз думал о них. Что и мы такие же. Они были не очень-то хороши. Как будто только-только освоили номер и не откатали его толком. Казалось, еще немного, и кто-то оступится, промахнется и упадет. Смотреть страшно, но все смотрели. Будь они мастерами, делай все без запинки, мы бы не хватались за ручки кресел и не замирали затаив дыхание. Вся соль в том, что они были новичками.
Мне кажется, мы сейчас такие же, как те циркачи. Нам удается лишь удерживаться от падения. Важен каждый шаг. Одно неверное движение — и мы летим в пропасть. Я горжусь тем, что мы зашли так далеко, что живем вместе и заботимся друг о друге. Но нельзя забывать, что мы еще и новички, делающие первые, неуверенные шаги в этом мире. Нам и дальше нужно приглядывать друг за другом.
Но разговаривал я с огнем, а Генри лежал, прижавшись к холодному камню пола. Губы — тонкие и бескровные, серые, на восковых щеках и лбу — какие-то грязноватые пятна. Он подтянул острые колени к груди, сжался в комок и стал похож на раненого солдата. Очнулись мы, когда над Темзой уже светало.
Огромные желтые краны цаплями нависали над рекой, перенося и опуская серебристо-голубые блоки. Мы с Генри сидели на скамейке в еще неверном свете, а мимо тянулись, закончив смену, усталые такси. Свалявшиеся листья мокли на земле, впитывая смытую ночным дождем грязь. Голову сдавили стальные тиски, за глазами пряталась боль, время от времени прорывавшаяся острыми выпадами в виски.
— Так кто они такие, Генри? На простых наркош не очень-то и похожи. Что тут вообще происходит?
Он закурил, передал мне сигарету. Закашлялся. Сухие хрипы синкопировали с накатом волн на набережную.
— Странно, что ты никого не узнал. Там и из Эдинбурга ребята были. Большинство из Оксфорда и Кембриджа. Ты, наверно, причисляешь их к неудачникам, бездельникам. Дело не в том, что они просто решили не работать. Тут еще много чего. Они упиваются молодостью. Я бы назвал их идеалистами. Сознательными уклонистами от этой жалкой войны за зарплату. Все обеспеченные, родители у всех — политики, банкиры, юристы. Все из приличных семей, но они увидели, с чем столкнулись и с чем смирились мы, и отказываются идти нашим путем. На мой взгляд, вполне разумная точка зрения. Они даже не стараются интегрироваться в эту… в эту великую трагедию, что мы называем жизнью. В основном тусуются здесь, принимают наркотики, занимаются сексом и разговаривают. Отец Конрада — крупный девелопер, эти арки отдал им во временное пользование, пока не решит, что с ними делать. Я бываю здесь так счастлив. По мне, это реальнее, чем наша жизнь дома.
Мы шли по южной стороне реки, бросая в воду все, что попадало под руку, — палки, камни, банки. Потом завернули в кафе на Бэттерси и попытались что-то съесть, но еда не лезла в глотку, мир уже утратил блеск, и я перестал дивиться цвету кожи на руках. Домой мы пришли молча. Серость наступившего дня раскрывалась над нами, словно устрица, в желтых пятнах от последних ночных фонарей. Я позвонил Баритону и сказался больным; тот воспринял мое сообщение о пищевом отравлении довольно холодно и недоверчиво. Я свалился на кровать, а когда очухался — ближе к ланчу и совершенно разбитый, — простыни отсырели от пота.
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 78
