— Когда выхожу из дома на улицу, всякий раз перед глазами как будто движется какой-то чёрный клубок.
— Бог тебя храни, бабушка! — сказал оказавшийся поблизости плотник Ямагути.
А надо заметить, что в тот день она, как обычно, торговала рыбой вразнос.
— Чем ярче свет, тем чернее делается, да ещё ломота в шею отдаёт… Чернота эта растёт, растёт, пока всё не скрывает тьма, вот что меня тревожит!
С нескрываемым беспокойством она потёрла глаза, глядя вверх на крышу храма.
Ещё месяцем раньше мне поручили каждый вечер разминать бабушке плечи, но, как я ни старался, она продолжала страдать от ломоты в суставах.
— Пора тебе перестать продавать рыбу, — сказал невесело дед, который сам к тому времени начал страдать от невралгии лица. Он не жаловался на боль, но у него пропал аппетит, лицо стало серое, он на глазах худел. Домашние поговаривали, что всё это от переутомления на стройке, и не подозревали, что он болен.
Однажды, когда старший брат пришёл к нам в гости, бабушка попросила его посмотреть ей глаза. Они были мутные, с сильно увеличенными зрачками.
— Дырочки в центре глаз стали слишком большими, — сказал брат. — Если так дело пойдёт, зрению — конец.
Его слова всполошили деда, тётушку О-Тига и плотника Ямагути. Они подбежали к бабушке, повели её на свет, заглядывали по очереди ей в глаза.
— И в самом деле дырки что-то слишком уж большие!
— А у других какие дырки?
Впервые разглядывая друг у друга зрачки, они удивлялись непостижимому чуду человеческого глаза.
— А сейчас ты тоже видишь черноту?
— Как будто что-то крутится под самым носом, но только протяну руку, чернота отступает.
Я беспокойно наблюдал за этим переполохом, а брат — по его словам, он изучал в школе физиологию — настаивал на том, что у бабушки слабеет зрение.
Вскоре после этого бабушка пошла к глазному врачу. До сих пор помню тот вечер. Я только что перешёл тогда в шестой класс. Когда я вернулся из школы, мне сказали, что бабушка в сопровождении тётки из Кацуры ушла к глазнику. Томясь от беспокойства, я поднялся на пологий холм, расположенный на краю деревни, и ждал её возвращения. Поскольку тётка из Кацуры в то время была неверующей, я предположил, что по пути к доктору между ними возникла ссора… Но вот наконец они показались на дороге. Бабушка шла среди пшеничных полей, следуя за тёткой; когда я побежал им навстречу, тётка сразу меня огорошила:
— Есть вероятность, что бабушка ослепнет.
Бабушка шла подняв голову, глядя вдаль, в ней не было заметно неуверенности и беспокойства, но тётка продолжала гневно:
— Батюшка твой подался в святые, вот и получили! Сегодня же заберу бабушку к себе в Кацуру, ей уход нужен.
У меня сердце горестно сжалось, но не столько от того, что бабушка может ослепнуть, сколько при мысли, что она уйдёт от нас в Кацуру. У деда с бабушкой в доме жили дядя Санкити с женой и двумя детьми — мальчиком, младше меня на три года, и девочкой, ещё младше, но я жил под сенью бабушкиной любви. Вернувшись, бабушка присела на ступеньку и некоторое время молчала, не входя в дом.
— Из-за вечного недоедания и переутомления, может быть, теперь уже поздно! — сказала тётка деду, дяде Санкити и дяде Тёсити, всем своим тоном показывая, что её долготерпению пришёл конец; после чего, продолжая голосить, сообщила о результатах обследования. Тётя О-Тига отряхнула пыль с подола бабушкиного кимоно и собралась вести её в дом, но тётка не унималась:
— В таком состоянии посылать в Нумадзу продавать рыбу! Встреть я её там, я бы сгорела от стыда! Это безобразие, как бы вы ни обеднели!.. — Громко причитая, она заявила, что уведёт бабушку с собой в Кацуру, чтобы поместить в лечебницу.
И в самом деле, у бабушки не было никакой возможности передохнуть: всё, что она зарабатывала, разнося рыбу — одна йена, самое большее полторы йены в день, — шло на черепицу храма, на стены храма. Глубоко верующая бабушка, которая, радуясь, не уставала повторять, что теперь, когда осуществилась давняя мечта и получено разрешение от властей, надо побыстрее завершить строительство, чтобы иметь возможность совершать богослужение в дневное время, бабушка не могла поверить, что это самое строительство стало причиной её слепоты. Поэтому она отвергла предложение тётки.
— С годами у человека подкашиваются ноги, — сказала она, — и тело мало-помалу приходит в негодность, поэтому старухе обращаться к врачу — только напрасно транжирить деньги.
На что тётка сердито:
— Дедушка тоже выглядит неважно, уж не болен ли он чем? Бог Богом, но не мешает и ему обратиться к врачу. Запустите болезнь, потом будет поздно.
После чего, утерев слёзы и даже не притронувшись к ужину, специально для неё приготовленному, она вернулась в дом своего мужа.
В ту пору, видимо, и дед уже понимал, что серьёзно болен. Как только выдавалась свободная минута, он, обмотав щёки полотенцем, садился на берегу Каногавы и смотрел в сторону устья. Я много раз с любопытством наблюдал за сидящим дедом. Вероятно, ему было легче переносить невралгическую боль, глядя с речного берега на морской простор. Если бы он вдруг прилёг отдохнуть у храма во время строительных работ, это наверняка встревожило бы верующих, но здесь, удалившись на лоно природы, в тишине и покое, он втайне от всех всматривался в своё сердце, каялся перед Богом и молил о помощи.
Той же осенью дед слёг. Врач, определив, что у него невралгия лица, подивился силе духа, с какой он до сих пор переносил сильнейшую боль. Стены храма были ещё только начерно оштукатурены. Несколько раз приезжал знаменитый проповедник из главного храма, произносил увещевания, обращался к Богу с молитвами о помощи, но улучшения не наступало.
Бабушка по-прежнему скрывала, как её беспокоят глаза, но уже не выходила продавать рыбу, да и дома едва волочила ноги. Пока могла двигаться, она старалась помочь по дому, но ноги её не слушались, тогда, хватаясь за столб, она смеялась: "Какая я стала разиня!" Смотреть на неё со стороны было мучительно больно.
Отец в это время находился в Корее с длительной проповеднической миссией. Его торопили с возвращением.
Когда отец вернулся, дед уже был в тяжёлом состоянии. Отец, как это принято в Тэнри, произносил различные увещевания, доискиваясь до корня болезни. Но дед сказал, слушая его речи:
— Ну вот, я каялся, просил у Бога вспомоществования, но во всём этом уже нет никакого толку. Пора мне "начинать заново" (умереть). Видно, я не смог хорошенько разобраться в вере, поэтому Бог и судил призвать меня на новый путь. Вот только лежит на мне вина, что не успел я построить храм.
Вероятно, дед, давно уже втайне боровшийся с болезнью, постоянно призывал в своё сердце Бога, но в конце концов обнаружил, что нет в нём веры. Горько думать, что испытывал в эти минуты дед, который, следуя по дороге, проложенной старшим сыном, всё отринул, стал наг, но в чём его вера, так и не постиг.
