7
Я никак не мог понять, еврейка ли женщина, сидящая рядом со мною, или нет. Я твердо решил не заговаривать с ней, у меня ведь были с собой две замечательные книги, и я раскрыл одну из них. Но все же иногда я тайком бросал взгляд-другой в сторону соседки. Она была смугла, с темными волосами и карими глазами — вполне могла оказаться еврейкой или итальянкой, а то и француженкой. Как это называется — да, «средиземноморский тип». Платье с короткими рукавами и довольно глубоким вырезом. На коленях она держала сумочку из крокодиловой кожи. На пальце у нее я заметил кольцо с довольно крупным бриллиантом. С собою у нее были также журнал мод и какое-то университетское издание. Не нужно быть особенно изощренным физиономистом, чтобы узнать так называемую «интеллектуалку». Она читала книгу, и я разглядел, что это был Сартр — известный французский философ, писатель и теоретик экзистенциализма, чьи работы столь путаны и противоречивы, что понять их просто не представляется возможным. «Ты, значит, тоже ищешь ответы на вечные вопросы, — подумал я. — Или, возможно, это нужно тебе для диссертации».
Я вновь опустил глаза в «Путь праведника», но даже когда часть мозга воспринимала его мудрость и святость, другая все равно была сосредоточена на соседке. Если даже умирающий может заблуждаться в своих ересях, почему недавно раскаявшийся не имеет права на мысли о женщине? Дьявол говорил мне: «Если бы на твоем месте сидел сам Моше-Хаим Луцатто, то и он не смог бы отказаться от подобных мыслей. Он умер совсем молодым, и, кстати, ты помнишь, кто его преследовал? Так называемые набожные евреи, „казаки Господа Бога“». От девушки пахло духами, шоколадом и другими соблазнительными ароматами. Я читал о воздержании и праведности, а в части моего мозга в это же время гнездилась мысль о том, как бы познакомиться с девушкой и в Риме вместе отправиться в какую-нибудь гостиницу. В голову вдруг пришло выражение: «Сосуд стыда и бесчестия». Да, именно этим и было мое тело: сосудом греховности. Я вспомнил, как отец, когда-то давным-давно, привел слова одного раввина. Этот раввин — уж не помню, как его звали, — сказал: «Наглость дьявола беспредельна — он может попытаться и почтенного раввина в белых одеждах заставить совершить прелюбодеяние с замужней женщиной».
Я торжественно поклялся, что не буду заговаривать со своей соседкой, не буду даже смотреть на нее. Скоро самолет поднимется в воздух, и существовала вероятность того, что через какие-то десять минут мы оба окажемся в мире ином. Катастрофы происходили довольно часто, люди разбивались и погибали в считанные секунды. Страсть к удовольствиям у современного человека столь велика, что он постоянно рискует своей жизнью. Он готов отдать ее за малейшую возможность попробовать что-нибудь новенькое. Пассажиры, однако, об этом не думали. Они болтали, заказывали напитки, дремали. Кто-то просматривал газеты, изучал новости с биржи. Улыбались стюардессы, чьи наряды приковывали взгляды мужчин, открывая все, что только могли открыть, и обещая удовольствия, которые вовсе не были удовольствиями.
Внезапно соседка взглянула на мою книгу и спросила:
— Она на иврите?
— Да, — ответил я. — На иврите.
— Это что-то старое?
— Скорее религиозное.
— Вы раввин? — спросила она.
— Нет.
— Я тоже еврейка, — сказала она. — Но иврита не знаю. Родители водили меня в воскресную школу, но я уже давно все забыла. Даже алфавит. Можно посмотреть?
Она взяла «Путь праведника», и я заметил, что ее острые, словно птичьи коготки, ногти были покрыты лаком кроваво-красного цвета. Что-то подсказывало мне, что не стоило давать ей эту книгу.
Она долго смотрела на буквы и наконец спросила:
— Это алеф?
— Да, алеф.
— А это?
— Мем.
— Точно, мем. Я лечу в Израиль и там буду изучать иврит. Говорят, это очень сложный язык.
— Да, он не так уж и прост, но его можно выучить.
— Все европейские языки — очень легкие, — сказала она. — Я была в Испании всего несколько недель и быстро научилась говорить. Но иврит для меня — нечто чужое, он мне совершенно не знаком.
— Нередко чужое вдруг становится знакомым, — заметил я, прекрасно понимая, что мои слова можно истолковать как: «Сегодня мы еще незнакомы, а завтра можем оказаться в одной постели».
Она взглянула на меня с любопытством, как если бы поняла намек. Ее алые губы прошептали: «Я все поняла».
Мы разговорились. Я уже забыл и о «Пути праведника», и о «Голосе Элиягу». Только что я бежал от всего мирского и вот снова забыл о своей религиозности. Самолет помчался по взлетной полосе, и в иллюминаторе я увидел убегающие назад огни. Через несколько секунд мы узнаем, будем ли жить, или разобьемся. Жизни наши полностью находились во власти машины, всех ее болтиков, винтиков и гаечек. Слава Богу, самолет благополучно взлетел. Сквозь туман я увидел крыши домов. Но никто из пассажиров и не подумал благодарить Всемогущего. Все они вели себя так, будто ничего не произошло.
Девушка рассказала мне, что ее жених заключил годовой контракт с Иерусалимским университетом на преподавание курса электроники. Она считала его настоящим гением. Он стал профессором, еще не защитив диссертацию. За ним гонялся Вашингтон, ему предлагали высокооплачиваемую работу в одной очень известной фирме. Она упомянула и название этой фирмы, но я его тут же забыл. Суть всего сказанного сводилась к тому, что ее Билл в свои тридцать с небольшим был одним из величайших физиков Америки и бесспорным кандидатом на Нобелевскую премию. Он сделал уже несколько важных открытий. То ли в Гарварде, то ли в Принстоне ему предлагали заведовать кафедрой, но он поддался уговорам одного израильского дипломата и уехал в Иерусалим, где получает в три раза меньше денег, чем мог бы получать в Штатах. Сейчас он изучает иврит в ульпане, полагая, что какой-то минимум знаний языка ему необходим. Он далек от сионизма, сказала она, но идея преподавать и заниматься исследованиями в Израиле его увлекла. Возможно, это молодость, возможно, какие-то другие причины, а возможно — просто идеализм. Он родился в состоятельной семье. Его отец — известный врач, один из самых уважаемых в Америке; у него есть шикарная яхта, квартира на Пятой авеню и дома в Олд-Гринвиче и на Палм-Бич. Да, ее жених еврей, но до недавнего времени — только по крови. К иудаизму он не проявлял никакого интереса. Он никогда не ходил в религиозную школу, но почему-то идея еврейской родины будоражит его воображение. Тот израильский дипломат, кстати, тоже очень способный молодой человек, ученый, его наверняка ожидает блестящая карьера.
Она отложила свою книгу. Я знал, что она будет говорить всю ночь, вернее, несколько оставшихся до утра часов, так как при полете в Европу значительную часть ночи теряешь. Я давно заметил, что болтливость у женщин еще сильнее похоти. Подошла стюардесса, и моя соседка заказала виски. Поразмыслив немного, я решил присоединиться. И величайшие раввины позволяли себе иногда глоток алкоголя. Я просто хотел показать девушке, что на самом деле я тоже современный человек.
