Погрузившись в воспоминания, Виктор не заметил, как искурил тлеющую сигарету до фильтра.
— У афганки, на глазах которой я убил мужа и сына, попросил прощение. Готов из-за сына был даже встать на колени. Что я еще мог сделать? Но услышал гневные проклятия в свой адрес. Даже не зная дари, нетрудно догадаться, что от имени Аллаха желала мне эта женщина. И вот теперь, спустя годы, похоже, начали сбываться ее черные предсказания. У нас нет детей, на нашей совести гибель парня. Это их бог — Аллах потребовал у нашего вернуть мой должок.
— Витя, что ты такое говоришь? — всплеснула руками жена. Услышанное для нее было полным откровением. Она не хотела верить ни единому его слову. — Признайся, зачем ты все это выдумал? Зачем терзаешь свою и мою душу?
— Все, что я тебе рассказал, правда.
— Даже если и так, то в чем твоя вина? Ты же сам сказал, что не хотел убивать ребенка. Так получилось. Случайно. На войне ведь всякое бывает. Это она во всем виновата, а не ты.
«Интересная мысль. Выходит, что можно безрассудно, безотчетно стрелять, убивать, резать в порыве справедливого гнева, мстя за павших друзей. И не важно, кто оказался в прицеле — моджахед, у которого руки по локоть в крови, или простой неграмотный дехканин, немощный старик или ребенок, — взведенное оружие должно выстрелить. Или выстрелят в тебя. Такова суровая правда и логика войны. Другого не дано?» — Виктор как раз считал, что есть иной, более справедливый и гуманный вариант поведения в боевой обстановке, не допускающий слепую вражду и ненависть, бессмысленные убийства, в особенности мирного населения. Иначе чем они, воины-интернационалисты, отличаются от обычных киллеров, выполняющих за деньги свою грязную работу? Но в действительности бывало всякое. Когда смерть в виде пули или мины прилетала к нашим из вроде бы мирного кишлака, в ответ «шурави» посылали свою, и, к примеру, реактивная система «Град» уже убивала всех подряд, никого не щадя. Так же по площадям наносила бомбоштурмовые удары и авиация, вместе с огневыми точками невольно поражавшая и дома афганцев. Колесников видел последствия таких налетов. Душа протестовала в такие минуты, пробуждая совесть, добро, сострадание, но холодный разум уравновешивал, по-своему объяснял ситуацию: иначе нельзя. Это издержки войны, смирись. Он соглашался, но внутренний голос плодил новые сомнения: как и кому определять масштаб этих издержек, если уж они неизбежны? И где та невидимая грань, которая отделяет бессмысленную жестокость войны от необходимой, оправданной?
— При чем здесь бог?! Ты же знаешь, почему у нас нет детей, — легким укором вывела из раздумий жена.
Их разговор неожиданно зашел в неприятное для обоих русло. И сейчас невольно каждый вспомнил о том, что давно хотел забыть.
Свету в десятом классе изнасиловал маньяк. Ему дали десять лет, а она, опозоренная и перенесшая настоящий стресс, вынуждена была лечь на операционный стол, чтобы прервать нежелательную беременность. Именно во время чистки и занесли ей врачи какую-то инфекцию, от которой она долго лечилась. Такое не могло пройти бесследно и не сказаться на здоровье.
Виктор об этом узнал уже после свадьбы. Света сама же и рассказала ему в истерическом припадке, случившемся с ней после второй внематочной беременности. Он тогда, как мог, успокоил жену, которую по-прежнему очень любил, нежно обнял за плечи.
— Не знаю, как тебе объяснить. Я много думал в том числе и здесь, о всем произошедшем с нами. Может, это, конечно, роковое стечение обстоятельств нелепая случайность, на которые не стоит даже обращать внимания. Но что-то подсказывает мне, что это послание, знак свыше за все прегрешения молодости Чувствую, что за Афган нести мне крест до конца дней своих. В колонии и вне ее.
Жена вечером уехала. На душе у обоих остался тяжелый осадок от встречи. Виктор пожалел о том что затеяли они этот нелепый разговор. Но он возник сам собой, против их желания. И так, видимо, будет еще не раз.
* * *
В Забайкальском военном округе капитан Колесников без какого-либо продвижения просидел на роте почти пять лет. Его боевой опыт оказался никому не нужным. «Воевал в Афгане? Молодец! Сколько денег скопил, на „Жигули“, небось, хватило? И что, „Шарпы“ и „Панасоники“ в военторге свободно продавались? А правда, что наши женщины передком, как стахановки, неплохо подрабатывали у своих и афганцев?» — вот обычный «джентльменский» набор вопросов. Хотя офицеров, как профессионалов военного дела, должно интересовать совсем другое. Например, тактика боевых действий подразделения в горах, способы получения разведданных, местные традиции. Когда он стал практиковать в роте попутные физические тренировки, неплановые марш-броски с полной выкладкой, а на стрельбище требовал экономить боеприпасы, которых никто не считал, на Колесникова стали глядеть как на чудака. «Витя, брось в воинушку играть, ты уже не в Афгане, зачем тебе с солдатами по полигону носиться? Для этого есть сержанты» — говорили ему с недоумением коллеги-ротные. Многие из них давно уже «забили болт» на службу и попросту отбывали номер. Пьянство считалось чуть ли не гусарской доблестью. Объявленная на самом верху борьба с ним в забайкальской глуши была быстро проиграна. Поняв, что ничего не изменит, мало-помалу втянулся было в эти почти ритуальные офицерские «пирушки» и Виктор. И если бы не жена, скорее всего, спился бы, как некоторые седые капитаны, давно потерявшие перспективу и интерес к службе.
Почти в таком же положении оказался и беспартийный Колесников. Одно время он хотел восстановиться в партии, так как считал, что его исключили несправедливо. Но с каждым годом, когда авторитет самой КПСС таял на глазах, когда становились известны новые скандальные подробности жизни генсеков и местных вождей, больше заботившихся о своем благе, чем о народе, прежнее желание пропало. Наоборот, он даже почувствовал некоторое удовлетворение от своего беспартийного статуса. Так что ничуть не сожалел о крушении «руководящей и направляющей силы». А вот неожиданный распад супердержавы, обладавшей колоссальной ядерной мощью, и ее Вооруженных Сил, которым верой и правдой служил, воспринял как личную трагедию. Такое было горькое ощущение, словно родной и очень близкий человек умер в семье. Стало ясно, что надо увольняться из армии, и уезжать из сурового Забайкалья домой, в ставшую суверенной Беларусь.
…В колонию пришло письмо от Сергея Окунева, переправленное женой. Он написал, что ездил в Москву на 50-летний юбилей дивизии.
«Собралось тридцать человек, в основном из Москвы и Подмосковья, из Питера, Самары и Воронежа подъехало несколько ребят. Встретил общих знакомых по Афгану, которые просили передать пламенный привет. Комдива нашего генерала Яковлева уже нет в живых: трагически погиб в автокатастрофе на Дальнем Востоке, где командовал армией. Слышал, что комбат Жуков полковника получил, преподавал в академии Фрунзе, на том его карьера и закончилась. На встречу почему-то не пришел. А вот бывший замначпо Бодаковский, которого ты, конечно же, помнишь, на 600-м „мерсе“ прикатил. Весь такой из себя важный, как барин в седьмом колене. Знаешь, чем на жизнь зарабатывает? Держит сеть казино в Москве. Когда накрылась медным тазиком партия, вовремя сориентировался. Одним из первых в дивизии публично отрекся от партбилета и звания коммуниста. И это не кто-нибудь, а начальник политотдела! Говорят, на всю уже распадающуюся Красную армию тогда прославился. После ГКЧП стал ярым демократом, Ельцина боготворил. За что, надо полагать, и получил в сорок пять генерала, а после увольнения в запас преференции в бизнесе. Ну да бог ему судья».
