Впрочем потом, когда они покинут колонию, они будут вспоминать о нем с сожалением.
Девочка вышла из пансиона «Льотей». Она идет в лицей.
В это время улица Льотей почти пустынна.
Девочка — единственная из всего пансиона учится в лицее, потому сейчас она на улице одна.
Именно тут ее и поджидает судьба.
Девочка пока этого не знает.
Вот она, впереди нее, слева, у противоположного тротуара, ее судьба — автомобиль, сошедший с парома, очень длинный, черный, такой красивый, такой большой и, конечно же, очень дорогой. Он похож на номер-люкс в роскошном отеле.
Девочка не сразу понимает, что это тот самый автомобиль. Остановившись напротив, она некоторое время смотрит на него. Наконец узнает. И не только его. Узнает мужчину, мужчину из Маньчжурии: он сидит неподвижно, с закрытыми глазами и кажется заснувшим или даже мертвым. Мужчина, с которым она вместе ехала в этом автомобиле, мужчина, чью руку она держала.
Он словно не видит ее.
Как и в прошлый раз он сидит на заднем сидении, справа.
Ей даже необязательно на него смотреть, она и так видит его.
Шофер тоже на своем месте, он все так же великолепен, он тоже не смотрит на девочку, отвернулся в другую сторону, а она медленно и как бы рассеянно переходит через улицу.
Для девочки эта «случайная встреча» в городе навсегда осталась началом их любви: благодаря ей, этой встрече, они и стали любовниками из тех книг, которые она написала.
Она знала, она помнила, что именно во время этой встречи на улице они вдруг осознали, как сильно влечет их друг к другу, перестали прислушиваться к голосу рассудка, и тогда все преграды рухнули, и они стали любовниками.
Возможно, все же не без колебания, а скорее всего как бы машинально, но вот она уже и преодолела разделяющее их пространство.
Она останавливается возле автомобиля и стоит неподвижно.
Потом делает шаг к окну, за которым — он.
Стоит.
Они обмениваются молниеносными взглядами, как заговорщики.
Она кладет ладонь на стекло. Потом убирает ее, прижимается к стеклу губами, целует и замирает. Глаза у нее закрыты, как в кино.
Ей кажется, что это их брачная ночь.
Так сильно она ее желала.
Китаец посмотрел на нее.
И тоже опустил глаза.
Умирая от желания овладеть этой девочкой.
Мука.
Девочка вновь перешла улицу.
И, не оборачиваясь, пошла своей дорогой.
Она почувствовала, как автомобиль бесшумно тронулся с места и покатил по гладкому, словно устланному бархатом ночи шоссе.
Никогда они не говорили о том, как мучительно тогда желали друг друга.
Лицей.
В коридорах — никого. Все ученицы в классах.
Девочка опоздала.
Входит в класс. Говорит: «Извините меня».
Учитель рассказывает о Луизе Лабе.[2]
Учитель и девочка улыбаются друг другу.
Учитель продолжает рассказывать о Луизе Лабе: говорит, что ему не нравится ее прозвище «Прекрасная канатчица». Сообщает классу свое личное мнение о Луизе Лабе: он восхищается ею, потому что она из тех редких поэтов прошлого, с кем хотелось бы познакомиться лично и послушать, как она читает свои стихи.
А еще он говорит, что когда Луиза Лабе шла к книгоиздателю со своей рукописью, она всегда просила одну из своих подруг пойти вместе с ней. И никогда не объясняла, почему она просит об этом. По мнению учителя, подруга нужна была ей, чтобы удостоверить ее личность. Впрочем, учитель предлагал всем подумать над этим вопросом. Один мальчик сказал, что к двум женщинам на улице меньше пристают. Другая ученица решила, что она боялась, как бы у нее не украли рукопись. Девочка же сказала, что Луиза Лабе и та, что ее сопровождала, наверно, дружили и потому просто прогуливались вместе, не думая, зачем они это делают, из-за стихов или по другой причине.
Четверг, вторая половина дня. Почти все пансионерки отправляются на прогулку.
Проходят по главному дворику. Идут по двое в ряд. Все в одинаковых белых платьях, что приняты здесь, в белых полотняных туфлях, в белых поясах и опять же белых полотняных шляпах. Весь гардероб часто стирают.
Пансион пустеет. Как только пансионерки уходят, двор словно погружается в бездонную тишь, наверное, потому что звонкие голоса, оглашавшие его, вдруг разом все смолкли.
Крытый закуток опустевшего пансиона. Пересечение двух коридоров, один ведет к главному входу, другой — к классам самой школы. Отсюда доносятся голоса двух девушек-подружек и мелодия танца. Играет патефон, стоящий прямо на полу. Это классический пасодобль, та часть, где на арене должна проливаться кровь. Мелодия грубоватая, в бурном народном ритме.
Подруги почти не разговаривают, разве что девочка время от времени делает замечания своей партнерше.
Они танцуют босые на плиточном полу коридора. На них короткие платья по тогдашней моде: светлый хлопок с тоже светлым цветастым узором.
Они красивы. Они уже не думают об этом — так давно они это знают.
Они танцуют. У них белая кожа. Именно поэтому, стоило им попросить, их освободили от обязательной прогулки — пусть они тоже из очень бедных семей, все же их не равняют с полукровками, до которых никому нет дела.
Элен Лагонель спрашивает девочку, кто научил ее танцевать пасодобль.
— Мой младший брат Пауло.
— Ах, так это он!
Как только их голоса смолкают, наступает полная тишина.
Элен Лагонель говорит, что она тоже начинает любить Пауло.
Еще она говорит, что не понимает, почему родители держат ее здесь. Ей здесь совершенно нечего делать. Родителям это известно, и раз они так поступают, значит просто хотят избавиться от нее. Только она не знает почему.
— Я и представить себе не могу, что пробуду здесь еще три года. Лучше умереть.
— И с каких это пор ты не можешь себе этого представить? — смеется девочка.
— С тех пор, как ты встретила китайца.
Молчание. Девочка прыскает со смеха:
— Значит вот уже три дня?
— Да… но это началось еще раньше. И дело не только в китайце. Я не все тебе сказала. Я уже давно думаю о твоем младшем брате… по ночам.
Они в прохладном полумраке. Танцуют. Солнечный свет проникает через окно, расположенное высоко, как в тюрьмах или монастырях, куда мужчинам вход воспрещен. В углу, освещенные солнцем стоят их брошенные как попало сандалии, они выглядят очень трогательными.
