Хайдклиф. Скоро и снаружи не останется следов твоей неудачной конституции. Скоро ты снова будешь как новенькая. Скоро я распахну дверь в дикую комнату.
Эмили. И меня будут целовать, не испытывая отвращения?
Хайдклиф. Так точно. Скоро тебя будет не отличить от других обитателей этого муравьиного государства. Конфирмация — это дело Христа. Прекрасно. Это — следующий шаг. И даже если пресса из-за этого будет тебе завидовать!
Эмили. Ой! (Шипит.) От этого господина я вечную жизнь в подарок получать не хочу! Не забудь, мои зубы должны выдвигаться вперед по моему желанию.
Хайдклиф. Мне никогда не мешали выступающие зубы девушки, при условии, что она хорошенькая. Готово! Ты должна нажать на эту скрытую кнопку, когда хочешь привести зуб в состояние готовности. (Показывает.) И тут: взрыв. Прошу опробовать. Проверить. Наконец-то создан рукотворный механизм, не уродующий природу.
Эмили (пробует). На эту кнопку, говоришь? Жалюзи закрываются бесшумно.
Хайдклиф. Точно. Какое отвратительное зрелище! К счастью, я здесь только зритель.
Эмили (нажимает). Я нажимаю на красную кнопку. Получается. Работает! Грядет! Добро пожаловать, Господи!
Хайдклиф. Гордость мастерового не позволила бы мне сработать плохо. Тем не менее мне непонятно твое поведение. Твои действия кажутся мне бессмысленными. Лично меня еще никогда не отталкивала внешняя форма. Видимый мир сродни административному корпусу, в котором нельзя отключить душ: что-то не так, но на это наплевать.
Эмили. А как мне вернуть зубы обратно внутрь челюсти?
Хайдклиф. Недозволенным приемом. При помощи молотка. Сильным ударом.
Эмили. Как что почему зачем? (Ужасно шипит.)
Хайдклиф. Бегун передает эстафету. (Ударяет ей молотком по голове.)
Эмили (орет, ее голова откидывается назад). Ой! Больно! Больно!
Хайдклиф. Я редко остаюсь дома. Я усердно оглядываюсь по сторонам.
Святой (Следующий монолог можно произносить одновременно с окончанием диалога. Вовсе не обязательно, чтобы зрители полностью поняли как диалог, так и монолог). Я здесь. Восхищайтесь мною! Здравствуйте. Мужчина из провинции, я думаю, из Линца, умер и только что прибыл ко мне. Он и я, мы больше не появимся. Ни по одиночке, ни вместе. Посмотрите на меня внимательно! Вы меня больше никогда не увидите. Сожалейте об этом! Сожалейте об этом сейчас. Мне нужно в контору. Свят свят свят. У меня есть сумка, она имеет форму. Я нарушаю симметрию. Я делаю бутерброды с разными вкусностями. Я наливаю и насыпаю. Ранами покрыты мои святые кисти, мои святые ступни, моя святая голова. Я сижу на автовокзалах, изъязвленных людьми, этими бесстыдными уловками истории. Я — дурная булава. Я — великий киловатт. Мои глаза, при помощи которых я каждый день внимательно смотрю на Бога, соединяются внутри черепа проводом. Сок выходит наружу. Внутриглазная жидкость и гной. То, что я вижу, приобретает измерение. Добыча, каждый раз снабженная названием места работы, тихо истекает кровью в срамном уголке. Семья позволяет себе поездку в отпуск. Манда годится в дело. Работницы, которые всерьез заслуживают этого имени, запихивают себе гнилые фрукты — своих детей — назад, в половые шкатулки. Они выказывают неповиновение. Они несут свой незаконный крест. Кто может сказать, какие персонажи должны говорить на театре? Пусть кто угодно выступает друг против друга, но кто есть кто? Я же не знаю этих людей! Каждый может оказаться другим, которого изображает третий, идентичный четвертому, и никто этого не заметит. Говорит мужчина. Говорит женщина. Лошадь приходит к зубному врачу и говорит. Я не хочу с вами знакомиться. До свидания. Из роженицы сломя голову катится именинный пирог. Он так себе. И ее ребенок тоже. Она хочет купить себе белое платье по поводу. Пожалуйста, отпустите! Но она хочет его надеть. Все видящий Иисус спокойно покоится в камере хранения в аэропорту. Вокруг него натянута проволока. Я, к примеру, люблю говорить перед лужей крови. Из-за акустики. Человек, играющий в театре, просто приходит и что-то вытряхивает передо мной. Другие женщины несут паяльники. С их помощью они собирают чудесный прибор для наблюдения. Они — призраки, на них длинные брюки. Они запихивают друг другу в пасти дрянной мозговой майонез. Они соскребают с себя нечто и добавляют это как приправу. Не стыдитесь. Разве мы разоблачаем себя, как пчела медом? Нет. Все не уж так плохо. Вы хорошо выглядите со своего места в последнем ряду? Такие дикие звери, как вы! Рев длится недолго. Вас следует запретить. Мясо охлаждается в неоновом свете. Жизнь ускользает из западни. Мне больше ничего не остается, я должен внедриться в телевизор, как больной, прозрачный червь. Потому что я хочу знать, что вы обо мне думаете. Я в самом деле вытащу у каждого еще одно предложение из разговора. Если пожелаете, я применю силу. Я высверлю из вас белую паразитическую муку обойденных наследством. Я вижу вас. Вы видите меня. Повсюду валяется изготовленная из вас древесная упаковочная стружка, вы — человеческие пакеты, вы — человеческие жидкости. Я объявляю выставку открытой. Проходите вперед! Некоторые из вас, несомненно, уже блевали в пустые бутылки из-под пива. Если я прикажу, ваша моча рванется наружу из влажных почек. Ваши органы можно получить задешево. Вы, милостивая госпожа, тем не менее, думаете, что стоите дорого. И это действительно так, потому что за вас заплатили человеческим соком. Соком людей. Устало сидят на корточках, обернув трусы вокруг оков. Четыре человека протискиваются мимо меня в помещение, где им вырвут языки. Эти великолепные разговорные мембраны. Теперь у них больше нет ничего, что могло бы дать показания против них. Бог оставил вас. И я тоже вас сейчас оставлю. Мой шеф ставит пробу на часы на своей собственной фабрике. По экрану несутся мячи, подгоняемые большим количеством ног. На переднем плане человек лопается от отчаяния. Он ничего не выиграл. Аплодируйте сейчас! Когда-нибудь у вас полноберут дамские сумочки. Я отрываю у вас пуговицы. А теперь уходите! Вы — смердящие каналы, потому что питаетесь плохой пищей. Я вас абсолютно не выношу. Вымойтесь!
Эмили. Ты — Бог! Ты — Бог! Ты — Бог! Ты — Иисус! Ты — Дева Мария! Ты — Иосиф Кормилец! Ты — ангел! Исключительно только люди с радикальными намерениями и неистовыми наклонностями.
Хайдклиф. Это была шутка. Потяни за эту нитку, я ее специально здесь закрепил. Не бойся, она не оборвется. (Показывает ей.)
Эмили. Ее не будет видно снаружи?
Хайдклиф. Дамы. Неисправимо тщеславны. Даже самые маленькие уже подолгу крутятся перед зеркалом. Фарфор разбивается. Будь умницей.
Эмили. В зеркале я вообще ничего не вижу.
Хайдклиф. Ах, да. Верно. Какие же вы жуткие ребята. Мы, живые, дышащие люди, — ваш прекрасный антипод. Мы рады. Мы купаемся в ваннах. Опробуй!
Эмили. Получается. Я благодарю тебя. Приди, Иисус, будь нашим гостем и благослови то, чем ты нас одарил.
