— Вот, отдохни немного. Это что, впервые с тобой такой приступ?
— Такой — впервые, — ответил я. — У меня бывали видения и раньше, но никогда в таком тихом, спокойном месте, как это. Обычно такое случалось только при сильном волнении или в обществе вельвы или сейдрмана.
— А это кто такие? — спросил он.
— Так на севере называют мужчин и женщин, которые общаются с потусторонним миром.
Эдгар понял меня сразу же.
— К западу, в добрых двух днях пути отсюда, есть у нас такая. Старуха она. Живет рядом с таким же вот колодцем. Выпьет глоток-другой воды и, когда на нее находит, впадает в безумие. Кое-кто называет ее ведьмой, а священники ее прокляли. Только вот пророчества ее часто сбываются, хотя, кроме нее, из того колодца никто пить не станет. От той воды утробу пучит, и сам колодец не простой. Порою вода в нем вдруг взбухает и переливается через край, словно предостерегает о какой напасти. Последний раз это случилось перед битвой при Эшингтоне, где даны разбили наших.
— И ты там был? — спросил я. Голова у меня все еще кружилась.
— Да, — ответил Эдгар, — был при саксонской дружине с моим охотничьим луком. Но все без пользы. Нас предал один из вождей, и мне еще повезло, что я уцелел. Знать бы, что вода в том колодце предупреждала о предателе, сам бы перерезал ему глотку, даром что он эрл.
Я едва слышал, что говорит Эдгар, — в голове у меня стало проясняться, и я пытался понять, что может значить мое видение.
И вдруг меня осенило, я понял: я чувствителен к потустороннему миру не только в обществе того, кому тоже дан дар предвидения, но и в зависимости от места. Оказываясь там, где завеса между этим и тем миром тонка, я отвечаю на присутствие таинственных сил. Подобно тонкой траве, которая клонится от невидимого ветра, задолго до того, как люди почувствуют его кожей, я ощущаю веяние другого мира. Это открытие смутило меня, ведь я никак не смогу узнать, что попал в такое священное место, пока меня не посетит очередное видение.
* * *
Прошла неделя после того случая в лесу, и Эдгар был в прекрасном настроении.
— Ветер с юга, небо обложило — доброе утро для доброй охоты, — объявил он, мыском башмака пнув меня, лежащего в полусне под одеялом в углу его хибарки. Он очень любил эти свои поговорки.
— Сегодня твоя первая охота, Торгильс. И мне кажется, ты принесешь нам удачу.
Только-только стало развидневаться, а он уже был одет, и такой одежды я на нем еще не видывал. С головы до пят он был весь в зеленом. Я выбрался из-под одеяла.
— Вот, надень, — сказал он, бросая мне одну за другой рубаху, порты и плащ с мягким наголовником. Все было зеленым. Не зная, но любопытствуя, что будет дальше, я быстро оделся и вышел за ним на холодный утренний воздух. Эдгар пробовал охотничий лук, натягивая его и отпуская. Лук тоже был выкрашен в зеленый цвет.
— Собак берем? — спросил я.
— Нет, не сегодня. Возьмем только одну.
Я промолчал, хотя и удивился — что толку иметь свору, кормить ее, мыть, натаскивать, а потом не использовать на охоте.
Эдгар прочел мои мысли.
— Охота со сворой — это забава для господ, развлечение. А мы охотимся ради мяса, не для потехи. И еще, наша охота — дело куда более тонкое и требующее умения. Так что не забывай, чему я тебя учил, и слушай, что тебе говорят. А! Вот и они, — и он посмотрел в сторону бурга.
К нам направлялись три одетых в зеленое всадника. Одного из них я не узнал, но, похоже, это был один из слуг. Остальные же двое, к моему удивлению, были те самые телохранители, которые сопровождали нас из Лондона. Я все еще мысленно называл их Тюром Одноруким и Трехногим. Эдгар сказал мне, что на самом деле их зовут Гисли и Кьяртан. Оба были в совершенно прекрасном настроении.
— Славный денек для охоты! — весело крикнул однорукий Кьяртан. — Все готово, Эдгар?
Видимо, оба они были с королевским егерем на дружеской ноге.
— Пойду, приведу Кабаля, — отозвался Эдгар и поспешил к псарне.
Он вернулся, ведя собаку, которую я заприметил, когда бедствовал на псарне, — она отличалась от остальной своры. Эта собака не кусалась, не лаяла, не носилась кругами, как безумная. Она была крупнее остальных, темно-бурой масти, с опущенной мордой и печальным взглядом. Держалась она в сторонке и была ровным, спокойным, разумным существом. Я почти полюбил ее.
— В седло! — крикнул мне Эдгар.
Я недоумевал. Свободных лошадей я не видел. Их было всего три, и на каждой уже сидел наездник.
— Давай сюда, малый, — позвал меня Кьяртан, перевешиваясь с седла и протягивая мне свою единственную руку. Похоже, нам предстояло ехать по двое. Эдгар уже вспрыгнул в седло позади слуги. Я уселся позади телохранителя, обхватил его руками за пояс, чтобы не упасть, и подумал: у охоты во всяком случае имеется одно достоинство, она — великий уравнитель, она всех делает равными — егеря, телохранителя, слугу и бывшего псаря.
— Впервые на охоте? — спросил Кьяртан через плечо. Он был доброжелателен и с явным нетерпением ждал того, что последует. Я же недоумевал — как он, однорукий, может охотиться. Он не мог натянуть лук, при нем не было даже копья. Единственным его оружием был нож с длинным лезвием, годный на все.
— Нет, господин, — ответил я. — Мне нередко приходилось охотиться пешком, в основном на мелкую дичь. Но не верхом.
— Ну, так погоди и увидишь, — сказал Кьяртан. — Эта охота отчасти пешая, отчасти верховая. Эдгар свое дело знает, так что все должно пройти как по маслу. Нам только и нужно, что слушать его, а впрочем, удача тоже кое-что значит, не только мастерство. Красный олень сейчас в самой поре, отъелся. Хорошая еда. — И он начал тихо что-то мурлыкать про себя.
Мы ехали по лесу к тому месту, где Эдгар и я недавно заметили следы красного оленя и его стада из четырех-пяти оленух. Когда мы подъехали к этому месту, собака, которая до того бежала рядом с лошадьми, начала рыскать взад-вперед, уткнувшись носом в землю.
— Славный пес, Кабаль, добрый товарищ, — заметил Кьяртан. — Стареет, и на ноги стал слаб, но ежели какая собака и может взять след оленя, так это он. И всегда он безотказен. Щедрое сердце.
Еще один безумный любитель собак, подумал я, но не мог не восхититься тому, с каким вниманием принюхивался старый Кабаль, обегая каждый куст и заросли. Время от времени он останавливался, поднимал вверх свою большую морду, стараясь поймать самый слабый запах в воздухе.
— Вот оно! — сказал Кьяртан тихо. Он смотрел на Кабаля, а тот опустил морду совсем близко к земле и двинулся вперед по лесу, явно взяв след. — Молчит, как и полагается, — с одобрением фыркнул Кьяртан. Поскольку я не смог оценить этой похвалы собаке, он продолжил. — По большей части собаки начинают лаять или скулить, почуяв запах оленя, но старый Кабаль не таков. Его хорошо натаскали, чтобы не тявкал, не пугал добычу.
