Чин-чин мучительно вывернул голову и снизу вверх уставился на него:
– А чего ты решил, будто я решил, будто это ты? И, кстати, что это у тебя с рожей?
На Виталиевой щеке растопырилось багровое пятно сложной конфигурации.
– Это Ленка, – снова вздохнул обладатель пятна. – Это я её попросил отдать программу.
– А чего ты решил, будто это она?
Виталий объяснил почему. Чин-чин немедленно взъерепенился:
– Ну вот, теперь этот старый гад… – он обернулся к интеркомовскому микрофону и повторил раздельней и громче: – Старый гад, понятно?! Вот теперь он начнёт уськать нас друг на друга, а вы и рады стараться… Хоть бы подумал, ты, псих: даже захоти она сдемократить эллипсеты, так это ж ещё надо знать, как они выглядят!
– Ну, по-моему ты уж совсем её за не знаю кого держишь, – обиделся положительный человек. – Не может же она до сих пор…
– Может, может! Эта секс-аннигиляция кроме своих причёсок ничего не… О, легка на помине!
– А я тебе, Чин, кофе принесла, – вполголоса сообщила секс-аннигиляция, входя и воровато оглядываясь. – А то ты свой утренний не допил, а в нём умереть сколько полезного для мозгов.
Чинарёв изобразил на лице благодарность и принялся устраивать огромную дымящуюся чашку на подлокотнике. Тем временем Леночка удостоверилась, что Изверова в рубке нет, и осмелела:
– Так вот это и есть здешний комп? – презрительно осведомилась она, вперив надменный взор куда-то между монитором и дисплеем внутреннего контроля.
Чин-чин фыркнул: «Что я говорил?!» и неприлично заржал. Виталий поскрёб затылок. Леночка окатила обоих ледяной волной из пары своих карих бездонных омутов и заявила с достоинством:
– Просто я не знала, что они до сих пор бывают такие большие. Все, которые я видела, были маленькими. И зелёными. А этот серый.
Чинарёв на её заявление отреагировал странновато. Он вдруг изогнулся невероятнейшим образом, без малого просунув голову меж Халэпочкиных колен, и застыл, пристально глядя вверх.
Виталий подумал, что несчастный студент спятил, или поражен внезапным параличом, или то и другое разом.
Леночка проявила больше догадливости. Поскольку юбки на ней не было, а наличиствующее одеянье мимолётному взгляду вполне могло показаться тоненьким слоем краски, то единственным, подо что мог пытаться заглянуть обладатель древнегрекоегипетских мускулов – это косынка. Сообразив всё вышеизложенное в течении микросекунды, Леночка мило зарделась и произнесла:
– Ну потерпи, ещё не готово. Вечером всё увидишь.
– Ленок, ты способна на подвиг? – Чин-чин не изменил позы, и голос его пресекался от напряжения.
Леночка зарделась ещё милее:
– Смотря ради кого… то есть чего.
– Ради меня! Ты могла бы ради меня пожертвовать самым святым?
– Прыткий какой! – пролепетала Леночка в крайнем смущении. – Вот так тебе сразу возьми и жертвуй… Приличные люди сначала знакомятся с родителями, ухаживают… Объясняются… Ну… Ну, хорошо. Только не здесь же и не при нём, – она коротко глянула на обездвиженного Виталия, который вполне бы сгодился для надгробного памятника Заветной Мечте.
– Именно здесь и при нём, – нежно произнёс Чин-чин, распрямляясь, и вдруг гаркнул так, что даже Белоножко вмиг утратил незыблемую монументальность: – Снимай платочек, горе моё!!!
Единственно, чему папа-директор сподобился выучить своё достойное чадо, так это беспрекословно повиноваться руководящему рявку. Пальцы Леночки моментально вздёрнулись к косыночному узлу.
А рявкнувший снова заговорил нормальным человеческим голосом:
– Детка-лапочка, ты хоть соображаешь, на что навертела свою драгоценную чёлку?
До юной Халэпы начало доходить.
– Я думала, это тоже одеколон, – бормотала она, разматывая волосы. – Думала, зачем тебе два? И запах такой приятный у тебя в каюте стоял – думала, от него…
– Это не одеколон пах, – мрачно прокомментировал Белоножко. – Это текила воняла.
– Сам ты!.. – окрысилась Леночка. – А потом так здорово придумалось с чёлк… чёл… ой!
То ли она запуталась в волосах ногтями (каждый из которых, кстати сказать, являл шедевр живописи и длинною был без малого в дюйм), то ли ещё что, но только временно исполнявший обязанности бигуди эллипсет-контейнер выскользнул из девичьих рук и упал. Прямёхонько в чашку.
– Молодец, – Чин-чин отёр с лица брызги и осторожно запустил пальцы в приторную горячую жижу под названием эрзац-кофе. – Одно слово – Халэпа.
Леночка обиженно шмыгнула носом, но промолчала.
Некоторое время все наблюдали, как по бокам контейнера оползают и срываются на пол густые, исходящие паром потёки.
– Может, ещё заработает? – нервно облизнулся Виталий. – Всё-таки плазменная гравировка, термостойкость, защита… А механизм приёма-подачи промоем… Может, ещё ничего, а?
– Против нашего Ленка никакая гравировка не устоит, – вздохнул Чин-чин. – В общем, так: если ты (это Леночке) не хочешь ударить перед поверяющим чем-нибудь в грязь и подвести папу, и если ты (это старосте) не хочешь отвечать за срыв практики, то чтоб мне через полчаса семечница была чиста и работоспособна. Поняли?
– Поняли, – папенькина дочка осторожно, двумя пальчиками взяла контейнер и снова шмыгнула носом. – Лично я всё поняла. Всё-всё. Пошли, Виталенька, – тут она как-то очень сложно улыбнулась (половина её лица, обращённая к старосте, улыбнулась обещающе, а другая, повёрнутая к Чинарёву – мстительно), – пойдём, Виталь, мне как раз хотелось пообщаться с тобой… как это… тет-на-тет.
Выходя из рубки она зыркнула через плечо, желая насладиться выражением Чин-чиновой физиономии, но насладиться не удалось: студент Чинарёв беззвучно и самозабвенно ржал.
3.
Повезло всем. Даже хромой Недобиток спасся: он кинулся наутёк прямо под ноги Гиганту, и тот его не заметил. А вот Рысак… Наверное, рано или поздно это должно было случиться. Рысак слишком бравировал своею знаменитою прытью, слишком уверовал в свою безнаказанность. Ему уже казалось мало просто спастись, он каждый раз норовил поглумиться над неповоротливостью Гигантов, над их тупостью… Вот и доглумился, паркет ему ворсом…
Осторожно приподняв край конфетной обёртки, Ногочёт следил, как Гигант нагибается, рассматривает чёрное тело, скорчившееся у самых его Гигантских ступней жалко и трогательно, как зарубленная топором старушка… Потом страшилище выпрямилось и обвело коридор пристальным взглядом отвратительных мокрых глаз. Ногочёт снова поторопился уронить себе на голову яркий красивый целлофан, занавешиваясь им от этой жуткой ищущей пристальности. «Только бы не заметил! Темнота-укрывательница, Теснота-защитница, смилуйтесь! Только бы не заметил!»
Да нет, на Укрывательницу с Защитницей надеяться не следовало бы: какие уж Темнота-Теснота могут быть под невесомым полупрозрачным обрывком среди огромного коридора! А всё-таки, корчась под никчемным, но душистым и очень красивым укрытием (хорошо укрытие – усы аж до половины торчат!), Ногочёт вдруг услыхал тяжкий грохот Гигантовых шагов. Стихающий грохот. Удаляющийся. Ф-фу… Красота спасла таракана. Значит, и мир она тоже наверняка спасёт.
