* * *
Она сидела, боясь шелохнуться. Лишнее движение могло помешать, она это знала, прекрасно знала. Стоило только шевельнуться — и все исчезнет, она снова окажется в пыльном, душном мире, а ей сейчас необходимо было быть там. Он читал ей с самого начала: «В начале бе Слово, и Слово было Бог…» Эти слова были так не похожи на пустые и безликие фразы нравоучительных книг, которые обязывали ее читать в школе; они были живыми, наполненными дыханием правды, и самое странное было в том, что они никоим образом не соприкасались с нравственными постулатами «классиков марксизма». Они просто были совсем другими. И впервые за много лет — за все ее четырнадцать — ей в голову пришла мысль, что в непохожести нет ничего стыдного… Бог тоже не был похож на всех. Над Ним тоже потешались. Он не боялся этого смеха — напротив, это «народное ликование» не унижало, а возвышало Его. И самым странным было то, что она вдруг поняла: если Он захотел, чтобы Его слова она услышала именно от этого человека, значит, Он ему доверяет.
Потом она плакала — когда Кинг стал читать про Гефсиманский сад, про Моление о чаше. Ей было это понятно, но плакала она потому, что ничем не может Ему помочь. О, как бы ей хотелось оказаться там, рядом с Ним! Помочь Ему, хотя бы нарушить Его предсмертное одиночество…
До самого конца она только молча плакала — Кинг даже остановился, перестал читать и вопросительно смотрел на нее.
— Может быть… — начал он, но она мотнула головой и попросила продолжать.
Потом, когда он закончил, они некоторое время молчали, боясь нарушить эту тишину, как будто в ней еще оставалось дыхание Бога. И он подумал, что теперь уже им никуда не деться друг от друга, потому что Евангелие их объединило и Бог — объединил.
А она подумала, что теперь ей не страшно, потому что он-то рядом с ней, и она совсем перестанет бояться, потому что… Если они встретились, этого захотел Бог. Она вспомнила на минуту Его глаза, снова окунулась в море любви, доброты и света, и ей стало хорошо и спокойно. Несмотря на враждебность мира, окружающего их. Она даже не обратила внимания, что где-то далеко, как ей показалось, зарычал зверь. Да ведь ей и в самом деле — просто показалось…
Это поезд, где-то далеко. Это только поезд…
Дверь скрипнула, и кончилась магия… Мышка с тоской подумала, что ей хотелось бы невозможного. Чтобы этот разговор — молчаливый, иногда лишь взглядами — длился вечно. Но дверь скрипнула, и они оба вздрогнули, обернулись, вырванные из запредельного мира, где, казалось бы, остановленное мгновение возможно.
На пороге стояла Ирина, и рядом с ней высилась долговязая фигура очкарика Майка, а еще был третий, кого Мышка не знала, очень похожий на Кинга, только волосы, доходящие до плеч, темные. А глаза — карие. Да и в чертах лица напрочь отсутствовала та мягкость, которая была у Кинга. Наоборот, глаза нового знакомца отличались одновременно серьезностью и легкой иронией, а в данный момент он просто рассматривал Мышку, и она подумала — глаза, переполненные любопытством.
— Привет, — бросила Ирина.
Мышке показалось, что она немного раздражена, во всяком случае, на Мышку демонстративно не смотрела. Просто прошла на кухню и стала вытаскивать из сумки продукты.
Майк тоже поздоровался — в отличие от Ирины, тепло и как бы обрадовавшись Мышкиному появлению на этой кухне. А третий продолжал ее рассматривать.
— Кинг, ты усыновил девочку? — наконец поинтересовался он.
Едва заметно усмехнувшись, Кинг обернулся к нему и спокойно переспросил:
— А ты бы хотел, чтобы я усыновил мальчика?
Несмотря на эту пикировку, Мышка заметила, что они относятся друг к другу очень тепло, как братья, — только вот кто из них играет роль старшего брата, было понять трудно.
— Можно было двоих, — парировал его друг. Или — все-таки брат? Их сходство, безусловно, бросалось в глаза. А взаимоотношения все больше напоминали братские…
— Мальчиков?
— Девочку и мальчика… Одну уже ты усыновил. Не выбрасывать же теперь ребенка на улицу…
Обычно Мышку жутко злило, когда кто-нибудь называл ее ребенком. Но теперь — она и сама удивилась этому — нисколько не задело, а даже напротив. Мягкая интонация, прозвучавшая в голосе нового знакомого, обволакивала ее и обещала защиту. Ей почему-то захотелось, чтобы этот человек стал и ей братом.
— Кстати, меня зовут Бейз, — представился он.
— Меня Мышка, — улыбнулась она.
— Хорошее имя…
— У вас тоже ничего себе…
— А мы живем по принципу первобытному, — сказал он, усаживаясь в кресло возле окна. — Знаешь, как жили наши пращуры? Прятали свои имена под прозвищами… Существовало поверье, что, если недоброжелатели узнают твое настоящее имя, будут обладать властью над твоей душой…
— Я же не недоброжелатель.
— Мышка, — внезапно повернулась к ней Ирина, — помоги разгрузить эту чертову сумку. А то от наших рыцарей помощи не дождешься.
Мышка кивнула — она была рада тому, что лед в Ирининых глазах растаял.
— Ты все время думаешь о бренном, — подал голос Майк. — Нельзя требовать от других такого же безрассудства…
— Ага, конечно, — саркастически хмыкнула Ирина. — Вот когда ты появишься на кухне с вопросом, есть ли у нас что-нибудь пожрать, я тут же напомню тебе, что думать о бренном не стоит… И посмотрю на твою физиономию.
Они вдвоем быстро выложили продукты в холодильник — Мышка отметила, что в основном это были банки с кабачковой икрой, и ужасно удивилась этому обстоятельству, но потом поняла — это просто самое дешевое. И вообще — самое распространенное… В это время Бейз ссыпал в ящик картошку, продолжая при этом бросать на Мышку вопросительные взгляды. Ей даже показался странным этот повышенный интерес к ее персоне. Майк и Ирина отнеслись к ее явлению в этой квартире куда более равнодушно.
И отчего-то ее не оставляло ощущение, что Бейз хочет сказать ей что-то, и ждет, когда они останутся вдвоем, потому что при всех этот разговор состояться не может. Мышка одновременно и боялась, и хотела этого разговора. Хотя бы потому, что он мог помочь ей понять этих странных людей. Еще более не похожих на остальных, нормальных, людей, чем сама Мышка…
* * *
Разговор действительно состоялся — после ужина. Как и предполагала Мышка, на ужин они с Ириной приготовили жареную картошку, приятным дополнением к которой послужила та самая кабачковая икра. И ничего вкуснее Мышка в жизни не ела!
А потом она вызвалась помыть посуду, потому что это как бы делало ее членом этой «семьи», и Бейз предложил ей помочь.
Вот тогда-то они и поговорили.
Мышка мыла тарелки, Бейз их вытирал, и некоторое время они молчали. Наконец он первым нарушил затянувшуюся паузу.
— Что ты тут делаешь? — спросил он.
Она вздрогнула от неожиданности вопроса и, не зная ответа, промолчала.
