Ощущение сытости заставило ее почувствовать себя мошенницей. Ей стало легче — а ведь так не должно быть. Это похоже на жульничество — лишнее преступление вдобавок ко всем, совершенным за этот пропащий день.
Отец хотел, чтобы она поела, — наверно, он ее простил, хотя Элла и не понимала, почему. Она же не попросила прощения. Она не знала, за что извиняться. Конечно, все случившееся — ее вина, но как сделать так, чтобы это не повторилось?
— Попросить прощения, — всегда говорил Кен ей и Фрэнку, — значит пообещать, что не будешь так поступать впредь. Покаяться — это означает пообещать, что такое больше никогда не повторится.
Бог тоже не простит ее, пока она не попросит прощения. Для того и нужны молитвы, она это знала.
Съев свой ужин, она только сделала еще хуже. Нельзя было позволять себе есть. Это неправильно! Может быть, она и не могла запретить себе красть машинку, но отказаться от ужина она могла!
Сосиски с картошкой давили на желудок как могильная плита. Ей хотелось извергнуть их обратно, прямо на простыни.
Нельзя. Мама будет в ярости.
Не испытывая к себе ничего, кроме отвращения, Элла скорчилась в изножье кровати. Потом набралась храбрости, осторожно открыла дверь и выглянула. Все были внизу. Она прокралась по лестничной площадке, отчаянно желая, чтобы ее не услышали. В ванной тихонечко заперлась на задвижку и, уставившись в унитаз, представила себе застывшую подливку.
Первый приступ рвоты вывернул ее наизнанку, второй был чисто рефлекторным, а после третьего, больше похожего на кашель, по ее подбородку стекла лишь тоненькая струйка вязкой слюны.
Она вытерла унитаз бумажным полотенцем и спустила воду, потом умылась. Вот и все, с едой покончено. Она сделала, как хотел Кен, но осталась голодной. Голодной и несчастной.
Впервые за этот день Элла чувствовала, что хоть что-то сделала правильно.
* * *
Лежа в темной спальне своей любовницы, Кен Уоллис услышал, как что-то грохнуло.
Он сел в кровати и протянул руку туда, где должны были находиться пышные телеса Эйлиш. Но рядом ее не оказалось. Одеяло было откинуто, и его рука нащупала смятую простыню.
— Эйли? Это ты там, детка? — позвал он тем же тоном, каким звал бы собаку. Забавно — он-то был уверен, что не спит, однако не слышал, как она выскользнула из постели.
— Да, любовь моя, — отозвалась она. — Я ушибла палец на ноге об эту чертову дверь. Чего не спишь?
— А ты чего крушишь тут все в потемках? — парировал он.
— Ищу сигаретки, миленький. Погоди-ка, — она щелкнула выключателем в другой комнате, и Кен увидел, как она расхаживает голышом, вороша диванные подушки и заглядывая под сервировочный столик в поисках своих «Мальборо». Она была тучная женщина, с жирными ляжками в целлюлитных ямках. Когда она нагнулась, у него мелькнула мысль, что его жена могла бы втиснуть обе свои костлявые ноги в одну штанину джинсов Эйлиш.
Она была намного старше Джульетты. И лет на десять старше Кена. Что-то около пятидесяти. И что с того? Она все еще весьма привлекательна. Достаточно привлекательна для него, а это, как с удовлетворением отметил Кен, многое значило.
— Ты прекрасно выглядишь, детка!
— Нахал! — Эйлиш выключила свет, и водрузила свою обширную задницу в ногах постели. — Что, мой Кенни не прочь еще немного пошалить? — игриво спросила она, прикуривая от бензиновой зажигалки «Зиппо». Когда язычок пламени погас, во тьме остался виден только тусклый уголек дымящейся сигареты. — Так все-таки, что тебе не спится?
— Кое-то обдумываю, девочка моя.
— Ты собираешься сказать мне, что мы больше не будем встречаться? — по голосу Эйлиш было ясно, что ее не особенно пугала такая перспектива. Такое случалось уже не раз. — Твоя женушка завернула гайки?
— Эта корова может пыхтеть сколько влезет. Не ей говорить Кену Уоллису, что ему делать, а чего не делать. Я буду приходить каждое воскресенье, не беспокойся.
— Да я и не беспокоюсь!
Они рассмеялись.
Эйлиш считала, что должна знать, что происходит в жизни ее приятелей, и приставала с расспросами до тех пор, пока не получала ответ.
— Так что же случилось? Что тебе не дает уснуть?
В ее голосе слышалось участие, хотя Кен знал, что это всего лишь привычка совать нос в чужие дела. Но он все равно рассказал ей — ему надо было поговорить с кем-то, кому в общем-то все равно, с кем-то не из его семьи — с кем-то, кто не знал его дочь. Одним словом, с кем-то посторонним.
— Моя старшая, Элла… Ну, она ведет себя несколько странно… иногда совершенно непонятно.
— Сколько ей?
— На неделе исполнилось четырнадцать.
— Все четырнадцатилетние ведут себя странно, Кен. У нее есть приятель?
— Нет, насколько я знаю. Она еще совсем ребенок.
— Четырнадцать лет — уже не детский возраст. По крайней мере, для девочек.
— По правде говоря, она малость заторможенная. В ней чересчур много от матери. Она совсем не взрослеет. Я иногда думаю: вдруг она вообще никогда не повзрослеет?
— Да куда она денется, — уверенно сказала Эйлиш. — Оглянуться не успеешь, как она попросится выйти замуж за какого-нибудь мальчика, уедет, и ты станешь дедом раньше, чем узнаешь об этом.
— Может и так. Я уж точно не скажу «нет». Пусть отваливает, не жалко. Всегда от нее были одни неприятности. Ни красотой, ни послушанием, ни благочестием — ничем не блещет. Только вечно слоняется вокруг. Другое дело — ее братец. Фрэнк — вот отличный парень! Жуткий проказник. Всегда что-нибудь замышляет, как и положено настоящему мальчишке. Да и, конечно, если б Элла не была на подходе, мне бы и жениться на ее матери не пришлось.
— Несправедливо винить ее в этом. Только из-за ребенка ты бы на ее матери не женился. Вот возьми меня: мой отец ведь не женился на моей матери.
— Это не по-божески, — вспыхнул Кен. — Это мерзость пред лицом Господа! Конечно, — замявшись, добавил он, — ты-то в этом не виновата.
— Как мило, что ты это заметил!
— Она всегда была странной девчонкой. Часами сидит в своей комнате. Радио включает так тихо, что, кажется, сама его не слышит. Рисует всякое в своих тетрадках, вместо того чтобы прилежно учиться. Знаешь, что она рисует? Ангелов! Всегда одних ангелов. Ангелов с большими крылами, летающих повсюду. Может, это все-таки богохульство?.. Я иногда думаю, уж не дьявол ли в нее вселился?
— Но почему? Что она такого ужасного сделала?
— Да понимаешь… всякие странности. Иногда мне кажется, что она читает мои мысли.
— Постой, но ты же только что сказал, что она малость заторможенная…
— Так и есть. Но вот представь, ты сидишь, и думаешь себе: «Хочу почитать телепрограмму», или: «Хочу сэндвич!» — и тут она встает и приносит тебе то, что ты хотел. А ты и слова вслух не сказал!
