— Я знаю. До встречи.
Головин нажал на рычаг аппарата и набрал номер гаража.
В машине он размышлял, как ему лучше прихлопнуть Штейна, как наверняка разыскать его в Европе, потому что жить, зная, что носитель важной и опасной для тебя информации не просто где-то дышит, но живет бесконтрольно и непредсказуемо, было никак невозможно.
В условленное время со стороны Трубной площади показался Рукомойников в синих галифе, заправленных в начищенные яловые сапоги, в форменной фуражке с синим околышем и в новенькой гимнастерке с ромбиками старшего майора государственной безопасности в петлицах. Своей широкоплечей фигурой он скорее походил на циркового атлета, нежели на диверсанта. Лицо его можно было назвать красивым, даже породистым. Высокий лоб, густые брови вразлет, умные глаза, прямой нос, мягко очерченный подбородок делали Рукомойникова похожим на избалованного славой и поклонницами оперного баритона или киноартиста, но никак не на беспощадного и хладнокровного исполнителя приговоров. Главным украшением, главным козырем Павла Сергеевича была широкая, открытая улыбка, располагавшая к нему людей и вводящая их в заблуждение относительно характера и наклонностей старшего майора госбезопасности.
«Не зря он все-таки бабам нравится, — подумал Головин, идя навстречу Рукомойникову. — Прямо млеют от него».
Они поздоровались и не торопясь двинулись по бульвару. Головин не знал, чем он мог заинтересовать госбезопасность, а Рукомойников хотел подойти к делу мягко и деликатно, но заготовленные заранее слова сейчас не годились. Улыбчивый Рукомойников готовил их для улыбчивого же Головина. А сейчас у генерала был такой вид, будто он только что вернулся с похорон близкого родственника. Шутки и прибаутки сейчас были неуместны.
Наконец, после того как они неспешно прошлись метров двести по бульвару, храня молчание, Головин не выдержал:
— Ты меня сюда вытащил, чтобы просто погулять по летней Москве?
Рукомойников на секунду смешался, но тут же ответил:
— Что ты, Филипп Ильич! Разве ж я по пустякам стал бы тебя отвлекать от государственных дел?!
— Тогда вываливай, что у тебя ко мне. Времени нет на пешие прогулки.
— Я слышал, Филипп Ильич, у тебя неприятности?
Головин повернул голову в сторону Рукомойникова. Тот улыбался своей приятной улыбкой и говорил, казалось, без всякого подвоха и задней мысли, будто не он нанес сейчас сильный удар в самое чувствительное место Филиппа Ильича.
— Нет, — хмуро ответил Головин. — У меня все в порядке.
А про себя подумал: «Дурные вести быстро летят, черт возьми! Но как этот проходимец мог что-то пронюхать?! Морда чекистская. Интересно, что же именно он знает?»
— И служба нравится? И с работой справляешься?.. — все так же улыбаясь, ворковал Рукомойников.
— …и у начальства на хорошем счету, — в тон ему закончил фразу Головин.
— И никто из твоих людей никуда не убегал позавчера? — ласково уточнил Павел Сергеевич, не меняя интонации.
Головин встал, поднял тяжелый взгляд и пристально посмотрел в глаза Рукомойникову.
— Не твое собачье дело, — вполголоса с угрозой процедил он.
— Ну-ну-ну, Филипп Ильич. Зачем так грубо и эмоционально? Все хорошо. Ничего страшного не случилось. Во всем Советском Союзе никто, кроме нас двоих, не знает о том, что у тебя произошел прокол и от тебя сбежал агент. Как молодой альфонс от потасканной любовницы. Пусть и дальше никто ничего не знает. Зачем зря шухер поднимать? Я не стал регистрировать сообщение о бегстве Штейна. Вдобавок сообщение это пришло от моего агента на мое имя и зашифровано было моим личным шифром, ключа от которого у шифровальщиков НКВД нет. Так что все в порядке.
Череп Головина покрылся испариной. Этот палач в энкавэдэшной форме, кажется, посадил его, генерала, на крючок. И если он знает хоть что-то о подлинной миссии Штейна в Стокгольме, то в скором времени Филиппу Ильичу точно предстоит близкое и неприятное знакомство с Аббакумовым и его ребятами.
— Чего ты хочешь? — все так же глядя в глаза Рукомойникову, но уже спокойно спросил он.
— Немногого. Я не стану тебя склонять к сотрудничеству с органами, пользуясь тем, что ты попал впросак. Не стану плясать на твоих костях и злорадствовать по поводу твоей неудачи. Работа есть работа. С кем не бывает. Но я хочу, чтобы ты передал мне этого агента и навсегда забыл о нем.
— Штейна?
— Именно его.
— Это очень хороший агент.
— Тем более. Дураков не держим-с.
— Это невозможно. Штейн был в большой игре.
— Об этом я догадываюсь.
— Он не может больше оставаться на свободе и без контроля. Он опасен.
— Для кого? Для тебя, Филипп Ильич? — Рукомойников снова очаровательно улыбнулся.
— Для СССР. Для Сталина. Для его отношений с Черчиллем и Рузвельтом. Пока Штейн жив, нельзя быть спокойным за эти отношения.
— И ты собираешься его зачистить?
— Разумеется.
— И не жалко парня?
— Жалко. Как родного жалко. Больше десяти лет мы с ним в одной упряжке прослужили. У меня второго такого нет. Но и выбора тоже нет.
— Есть, — возразил Рукомойников. — Всегда есть выбор.
— Это какой же?
— Я предлагаю тебе, Филипп Ильич, заключить со мной сделку.
— Сделку?
— Ну да. Сделку.
— И что же ты можешь мне предложить?
— Многое. Во-первых, я уже сказал, что не склоняю тебя к сотрудничеству с нашей организацией. Во-вторых, могу дать тебе слово, что ни Берия, ни Аббакумов, ни Меркулов, ни Кобулов не узнают ни о нашем с тобой разговоре, ни о том неприятном происшествии, которое произошло позавчера в Стокгольме. В-третьих, сообщение о бегстве Штейна не будет зарегистрировано ни в одном журнале НКВД. Будем считать, что он погиб по неосторожности при исполнении приговора в отношении Синяева. Таким образом, мы просто выводим Штейна за скобки, и ты можешь продолжать и дальше работать, спокойно заниматься своими служебными обязанностями.
— Это невозможно. Штейн опасен. Это был мой лучший сотрудник. Самый умный. Самый опытный. Он сумел просчитать даже меня. Сумел понять ход моих мыслей.
— Тем больше причин оставить его в покое. Пусть живет.
— Ты не представляешь, сколько вреда он может нам принести!
— А сколько пользы? Сам же признал, что это твой лучший сотрудник. Чтобы воспитать второго такого же, десять лет надо. А мы таким временем не располагаем. Не дело это — зачищать толковых агентов. Отдай его мне. Я лично буду его курировать.
— Тебе-то какой интерес? Или он твой паренек? На двух хозяев работал?
Поняв, куда клонит Головин, Рукомойников тут же успокоил его:
