Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 131
Через этот сад притворных восторгов в его суровое настроение целеустремленно вошла София Мендес. Заметив ее и отчего-то зная, что это и есть женщина, которую он ждет, Эмилио вспомнил слова мадридской учительницы танцев, описывавшей, какой ей видится идеальная испанская танцовщица: «Голова вскинута, осанка королевы. Талия высокая, спину держит, несет себя над бедрами, руки suavamente articuladas[8]. Груди, — сказала она с курьезной уместностью, насмешившей его, — словно рога быка, но suave[9], не rigido[10]». Мендес несла себя так здорово, что, когда Сандос встал, он с удивлением обнаружил, что София едва ли выше пяти футов. Ее черные волосы были в традиционной манере стянуты на затылке, открывая строгое лицо, а оделась она просто: в красную шелковую блузку и черную юбку. Контраст со студентами, окружавшими их, был разителен.
Вскинув брови, Мендес протянула руку, коротко сжав его кисть, затем оглянулась на толпу, сквозь которую только что прошла.
— Хорошенькие, точно букет свежесрезанных цветов, — заметила она холодно и метко.
Тотчас энергия парней и миловидность девушек показались ему преходящими. Теперь Эмилио смог увидеть, кто из них сильно изменится с возрастом, а кто вскоре располнеет и откажется от своих причуд и мечтаний о славе. И он был поражен, сколь точно эта картинка подходила под его настроение, и удручен как собственной суровостью, так и ее.
Это была единственная светская фраза Мендес за многие месяцы. Они встречались по утрам, три раза в неделю, — ради того, что казалось Сандосу безжалостным допросом. Выяснилось, что он способен выдержать за раз лишь девяносто минут; после этого Эмилио бывал настолько опустошен, что едва мог сосредоточиться на простейшем латинском курсе и аспирантских семинарах по лингвистике, которые ему поручили проводить, пока он находился в университете. Мендес никогда не желала ему доброго утра и не затевала дружеской болтовни. Она просто проскальзывала в кабинку, открывала ноутбук и начинала расспрашивать Сандоса о его действиях при изучении языка, о приемах, которые он использовал, привычках, которые у него сформировались, методах, которые он разработал почти инстинктивно, а заодно и о более строгих академических технологиях, используемых им для анализа и освоения языка — на ходу, в полевых условиях. Когда Эмилио пытался оживить занятия шутками, посторонними темами, смешными историями, Мендес без всякой веселости смотрела на него, пока он не сдавался и не отвечал на вопрос.
Обычная учтивость вызывала у нее откровенную враждебность. Однажды, в самом начале, Эмилио поднялся, когда она села, и на ее первый вопрос ответил тщательно выверенным ироничным поклоном, достойным римского цезаря:
— Доброе утро, сеньорита Мендес. Как себя чувствуете сегодня? Вам нравится погода? Не желаете ли какой-нибудь выпечки к кофе?
Мендес вскинула на него непроницаемые, прищуренные глаза, а он стоял, ожидая от нее легкой раскованности, простого вежливого приветствия.
— Этот тон изысканного испанского идальго неуместен, — сказала она негромко. Выдержав секундную паузу, уронила взгляд на ноутбук. — Давайте продолжим, ладно?
Потребовалось не так много подобных эпизодов, чтобы изгнать из его сознания юнговское представление о Мендес как об идеальной испанской женщине. К концу месяца Эмилио смог воспринимать ее как обычный персонаж и пытался понять, что она из себя представляет. Наверняка первым языком Мендес был не английский. Ее грамматика слишком правильна, согласные звуки чуть глуховаты, а шипящие — слегка затянуты. Несмотря на имя и внешность, акцент у Софии был не испанский. И не греческий. Ни французский, ни итальянский, ни любой другой, какой Эмилио смог бы распознать. Ее целеустремленность он объяснял тем, что у Мендес сдельная оплата: чем быстрее работает, тем больше получает. Это предположение вроде бы подтвердилось, когда однажды она отчитала его за опоздание.
— Доктор Сандос, — сказала Мендес. Она никогда не называла его «отцом». — Ваше руководство платит за этот анализ большие деньги. Вы находите забавным тратить их средства и мое время?
Единственный случай, когда она сказала что-то о себе, произошел ближе к концу занятия, которое смутило Эмилио настолько, что даже снилось ему однажды, после чего он проснулся, ежась от воспоминаний.
— Иногда, — сообщил он Софии, наклонившись вперед через стол и не сознавая, как это может прозвучать, — я начинаю с песен. Они служат для меня чем-то вроде скелета грамматики, на которую нужно нарастить плоть. Песни желания — для будущего времени; песни сожаления — для прошедшего времени; песни любви — для настоящего.
Услышав собственные слова, Эмилио покраснел, чем усугубил ситуацию, но Мендес не оскорбилась; на самом деле она словно бы не заметила ничего, что можно неверно истолковать. Вместо этого София, похоже, поразилась совпадению и посмотрела в окно, чуть приоткрыв рот.
— Как интересно, — сказала она, будто все, что Сандос говорил до сих пор, не являлось таковым, и задумчиво продолжила: — Я делаю то же самое. Вы замечали, что в колыбельных почти всегда преобладают глаголы повелительного наклонения?
А затем этот момент прошел, за что Эмилио Сандос возблагодарил Бога.
Хотя занятия с Мендес выматывали и даже несколько угнетали, он нашел им противовес в одной необычной студентке, изучавшей латынь. В свои почти шестьдесят Энн Эдвардс была изящной, подвижной и интеллектуально бесстрашной, с густыми белыми волосами, стянутыми в опрятную французскую косу, и очаровательным смехом, часто звеневшим в классе.
Через две недели после начала курса Энн подождала, пока остальные студенты покинут комнату. Эмилио, собиравший записи со стола, вскинул на нее вопрошающий взгляд.
— Вам разрешают выходить вечером из своей комнаты? — спросила она. — Или для красавчиков вроде вас вводят комендантский час, пока они не одряхлеют?
Эмилио стряхнул пепел с воображаемой сигары и пошевелил бровями:
— Что у вас на уме?
— Ну, я подумывала предложить, чтобы мы нарушили наши клятвы и на выходные сбежали в Мексику, дабы предаться похоти, но у меня домашнее задание, — сказала Энн, прокричав два последних слова, — поскольку некий профессор латыни, по моему скромному мнению, слишком торопит нас с освоением творительного падежа. Поэтому почему бы вам просто не прийти ко мне поужинать в пятницу вечером?
Откинувшись в кресле, Сандос посмотрел на нее с искренним восхищением.
— Мадам, как я могу устоять перед таким предложением? — спросил он. И, наклонившись вперед, прибавил: — А ваш муж там будет?
— Да, черт побери, но он очень либеральный и терпимый человек, — заверила Энн, усмехаясь. — И рано засыпает.
Эдвардсы жили в квадратном, удобном на вид строении, окруженном садом, в котором, как с удовольствием отметил Эмилио, кроме цветов росли помидоры, тыквы, салат-латук, морковь, перец. Сняв садовничьи перчатки, Джордж Эдвардс поздоровался с ним из переднего двора и помахал рукой, приглашая в дом. Хорошее лицо, подумал Эмилио, полное юмора и приветливости. Возраст такой же, как у Энн, полная голова седых волос и подозрительная худоба, которая ассоциируется с хроническим ВИЧ или с токсичным гипеотиреозом… или с пожилыми бегунами. Бег — наиболее вероятное объяснение. Похоже, мужик в отличной форме. Не из тех, улыбнувшись про себя, подумал Эмилио, кто рано ложится спать.
Ознакомительная версия. Доступно 27 страниц из 131
