— Ждите. Истребителям приказываю осуществлять барраж зоны пиратского рейдера, пока техники не подготовят «Левиафан» к буксировке. «Комета» и «Че Гевара», следуйте к «Левиафану» немедленно, вы мне будете нужны.
«Че Гевара» — это позывной Комачо Сантуша. На его вертикальном стабилизаторе красуется трафаретная голова в берете, древняя, как сама революция в Латинской Америке.
Зачем мы понадобились Иванову, догадаться нетрудно: трупы опознавать. А также общаться с выжившими.
* * *
Да, «Левиафан» здорово изменился с тех недавних пор, когда я сообразил, что сии регенерированные ветры вредны для меня. Нынче посадочная палуба здорово смахивала на морг и кладбище погибших флуггеров одновременно. Или даже не морг. Реквизиторский цех из антикварного забористого хоррора про расчленителей.
Осназовцы стаскивали в центр палубы разнообразные фрагменты тел, тела относительно комплектные и нечто, в чем очертания бывших костюмов человеческой души не читались вовсе.
Дэ-э-э…
Бой в замкнутом пространстве — апофеоз войны. Современное оружие умеет делать такое!
Простроченные автоматными очередями на кадрах старой кинохроники кажутся усопшими во сне — в собственной постели, среди любящих домочадцев.
По слабозащищенным целям здесь применялись тропфен-кугели. Это такие пульки, начиненные кинетическим гелем.
При попадании в препятствие оболочку разрывает, и в разные стороны несутся капли плотной жидкости на сверхзвуковой скорости. Профессиональная короткая очередь — шесть выстрелов, в то время как одного попадания хватит, чтобы оторвать руку начисто. Шесть же пуль… Шесть пуль, цивильные мои друзья, разваливают тело пополам, с гарантией.
Осназ занимался первичной сортировкой трофеев, подсчетом тел и так далее. Всюду велись нормальные такие разговорчики, какие бывают в конце нормального рабочего дня (я интонации имею в виду — никак не содержание).
— А почему я должен опять убирать кишки?!
— Р-р-р-азговорчики, Свиньин! Это ты «баклажан» в коридоре шарахнул? Тебя просили? Вот теперь убирай!
— Так Хамадеев…
— Р-р-разговорчики!
— Ты смотри, это вот этот нас на входе в ангар из пулемета прижал.
— Да? Не-е-ет! Вроде не этот! Тот был темнокожий, а этот прям белоснежка.
— Иди ты!
— Точно запомнил — темнокожий!
— Тела в кучу не валить! Отдельно иденте… идентифици… блин, в общем тех, кого опознать можно!
— А как мы это поймем, старшой?
— А вот я сейчас из тебя неопознанный летающий объект сделаю, для примера — вылетишь в технологический колодец, тебя потом никто не опознает!
— Нежности в вас нету, старшой…
И так далее. Ни-и-икаких эмоций — на работе люди.
У меня эмоции были. Пару раз я чуть не сблевал. Сантуш держался надменным молодцом. А потом… потом, товарищи, я глянул на шеренгу ходячих пленных и увидел ее — Фэйри Вильсон.
С перевязанной головой, спекшейся коркой вместо волос, но очень злую. Порадовался, что в скафандре человека, то есть меня, не вдруг узнаешь.
«Надо бы предупредить наших циклопов. Она ж сейчас кинется — вон как глазами стреляет!»
Не предупредил — уж очень убедительно выглядела победившая сторона.
Прибыл товарищ Иванов, запакованный в какую-то редкую модификацию «Саламандры» серебристого цвета. Обычные легкие скафандры такого рода — оранжевые или голубые, а тут видать по всему — статусная вещь! С ним: Александра, техники и смена пилотов-навигаторов.
Он сразу подошел ко мне, откинул забрало (на удивление, ангар не был разгерметизирован, да и силовой эмулятор уверенно выдавал 0,8 «g»).
— Приступайте, Андрей. Мы без вас Блада не опознаем, да и в иерархии не разбираемся.
— Так нечего приступать. Жив и здоров — вон он, пятый справа. А возле него — Чарли Небраска, их лучший истребитель… не знаю, может быть, на настоящий момент — старшина истребителей.
— Небраска, пф-ф! — фыркнула Саша. — Всегда было интересно — это фамилия или позывной?
— Не могу знать, — это я.
— Фамилия, — это Комачо.
— Лишнее! — Это Иванов. — Салмана дель Пино и Доктора Скальпеля не видно?
— Никак нет. «Алые Тигры» полагают, что оба погибли на Шварцвальде в ноябре.
— Товарищ Сантуш, подтверждаете? — поворот к Комачо.
— Да бес их знает! Там такая мясорубка была, тушите свет! А мы тела не очень-то опознавали — не успели просто. Ну, вы понимаете — чужаки, а потом Моргенштерн взорвался…
— Понимаю. Значит, запишем пока в пропавшие без вести, — поворот ко мне. — Надо с Бладом и этим Небраской предварительно побеседовать. Пока от боя не отошли. Идите, Андрей.
— Насчет чего побеседовать?
— Насчет всего. Напугайте их, ваше появление будет психологически выгодно. Вдруг сболтнут нечто полезное? И вы, Лев, — обратился он к лейтенанту Степашину, который заблаговременно подступил к начальству, — ступайте для достоверности. Подыграйте по ситуации.
Сказано — сделано, я пошел. Вдогонку раздались печальные слова Иванова:
— Жаль, Румянцев не разбирается в методах оперативного дознания — такой момент пропадает…
Приободрил, блин! Я ж в самом деле ни уха ни рыла! Ну что же, будем пугать!
Вот он, Блад! Всё так же аккуратно выбрит, наутюжен, будто и не был в бою! А глаза — абсолютно безумные…
Двое осназовцев выдернули его вместе с Небраской из шеренги и подвели к нам.
— Здорово, предатель! — бросил мне Небраска.
Блад промолчал, глядя в подволок.
— Взаимно, — ответил я. — Ничего не хочешь сказать? А, Кормчий?
Долгий взгляд, дьявольщина, а в глазках-то совершенно нешуточное сумасшествие!
— Мне с тобой разговаривать не о чем, мой нечестивый брат! — сообщил Иеремия торжественно.
— А если подумать?
— Смешно слышать такой совет от того, кто сам ни разу в жизни не думал самостоятельно…
— Церемонии разводить будем?! — взревел Лев, очень натурально, я аж подпрыгнул, а он рванулся к Бладу, засадив тому в горло ствол автомата. — Я тебя, суку, прямо здесь кончу! И уродов твоих заодно! И никто мне ничего предъявит! «При попытке побега»! Ты меня понял, гондон?! Говори, падаль! Будешь сотрудничать?!
— Н-ну, я так и думал, кхе-кхе, — прохрипел Кормчий. — Вам всем от меня что-то надо. И вы мне ничего не можете предложить взамен. Даже сделать ничего не сможете, так как смерти и пыток я не боюсь — боль очищает.
— Может, ну его к лешему, а? — сказал Лев, показательно успокаиваясь и убирая автомат. — Предлагаю устроить всей компании прогулку в открытый космос без скафандров. Скажем, что ритуальное самоубийство. А то у нас царит нездоровый гуманизм — затаскают еще по кабинетам за жестокость. Ну а так — нет человека и спросить не у кого. Как тебе идея?
