А ведь мог бы заподозрить неладное. Мог бы обратить внимание хотя бы на то, что в договоре нет ни одного пункта, расписывающего порядок постельной жизни. Он только слегка удивился ее ответу, когда на вопрос «А какие же кары ожидают нарушившего ту или иную статью?» она – как что-то само собой разумеющееся и давно продуманное – обронила: «Мини-развод».
– Это еще что такое?
– Разве непонятно? Временное прекращение брака. На день, на два, на неделю.
– Эй, погоди, погоди. Ты не вынесешь мешок с мусором, а я буду расплачиваться за это недельным воздержанием?
– Ты всегда ужасно утрируешь. Не можем же мы платить друг другу штрафы или сажать друг друга в чулан. Кроме того, я не нарушу ни одной статьи, в этом можешь быть уверен.
– Ага! Значит, весь этот уголовный кодекс, этот казарменный устав – для меня одного?
Она смутилась и увела разговор в сторону. А он не сумел перемножить эти дважды два, не заметил, что она уже тогда выдала себя. Впрочем, если бы и заметил – что тогда? Не женился бы?
Придорожный табор зашевелился. Загоравшие начали натягивать рубашки, возвращать на место лямки лифчиков и сарафанов. Потянулись к автомобилям. Пуэрто-риканские дети, свирепо раскрашенные итальянской томатной пастой, карабкались по откосу. Палевые пятки негритянки лениво потерлись друг о друга и исчезли из окна «фольксвагена». Сверкающий сталью молоковоз взревел, выбросил два черных дымных султана, надвинулся сзади.
Машины тронулись. Дорожный ветер ворвался между ними, начал относить друг от друга. Гигантские размалеванные соблазнители справа и слева опять начали уговаривать поесть гамбургеров, позвонить по телефону, накуриться длинных сигар, выпить шоколадного ликера, покататься на лошадях, выспаться в гостинице «Шаратон», поиграть в гольф, купить летнюю дачу, моторную лодку, телевизор, мотоцикл. Антон опять чувствовал себя как иностранец в новой стране и хотел всего. В то же время бодрящая и настороженная злость, проснувшаяся в нем после звонка жены-1, все крепла, возвращала к жизни забытые инстинкты. На подъезде к Балтимору он вспомнил один опасный изгиб шоссе, заранее сбросил скорость, ушел из левого ряда в средний, и точно! – за опорами моста мелькнули красные крабьи глаза притаившейся в засаде полицейской машины. Горемыкал скрипнул зубами и уполз в дебри своего завтрашнего царства готовить новые западни.
Лишь на четвертый, на пятый месяц своего второго супружества стал Антон замечать неладное. Вернее, он-то все еще был так влюблен, что ничего не заметил бы. Но начал проявлять раздражение и обиду третий-лишний. Он заявил, что его недооценивают, не замечают, не отдают должного. Что он не привык к такому обращению. Что жена-1 чуть не молилась на него (тут он слегка преувеличивал), а эта хорошо если терпит (тут он сильно упрощал).
Встревоженный Антон попытался приструнить его, взять под контроль – куда там! Третий-лишний заявил, что нечего с ним обращаться, как с мальчишкой, что он прекрасно умеет владеть собой и откликаться на желания избранниц Антона в том случае, если у них есть желания. Эта же остается нежной, послушной, приветливой и равнодушной, как кассирша в банке. Выдаст просимую сумму (благо деньги не свои), улыбнется – и до свиданья.
И Антон был вынужден с этим согласиться. Он попробовал осторожно расспрашивать жену-2. Она смотрела на него с печальным недоумением, раздраженно отмахивалась. Он стал подсовывать ей свои потрепанные, со студенческих лет сохранившиеся путеводители по сексуальным лабиринтам. Жена-2 сердилась, он потом находил книжки в мусорной корзине. Туда же летели и цветастые журналы, в которых сотни фотографов состязались друг с другом на тесном пространстве заданного объекта, как школьники, которых жестокий учитель заставляет рисовать раз за разом одну и ту же связку бананов в одной и той же вазе.
Но Антон не унимался. Знакомый психиатр сказал ему, что не бывает людей без скрытого сдвига в этой области, порой даже неосознанного. Если найти этот сдвиг и сыграть на нем – вот тогда они заводятся по-настоящему.
Почти месяц ушел на окольные расспросы, прощупывание почвы, вытягивание незначащих деталей. Наконец измотанная жена-2 намекнула, что да, и она не хуже людей, и у нее есть свой вывих. Но это такой смех и позор, что она никогда, никогда, никому не расскажет. Да, даже ему. Тем более ему. Язык себе раньше откусит. Ей плевать, что он извелся. Нет, ни на какой обмен она не согласна. Ее не интересуют его извращения. Их и так видать. Воспаление спортивного самолюбия – вот и всех делов. Так разрослось, что стало важнее близости и наслаждения. Каждый мужчина болен тем же самым.
Он бился об эту стенку еще месяц. Когда она наконец согласилась сказать ему, оба были измотаны, как гонщики, толкавшие в гору испортившийся автомобиль.
– Ты будешь смеяться, – безнадежно повторяла она.
– Клянусь, нет, – говорил он.
– Всякий нормальный человек должен смеяться.
– Нет такой вещи, которую я бы не сделал для тебя.
– Я знаю, что буду жалеть потом.
– Муж и жена не могут ничего скрывать друг от друга.
– И ты тоже будешь жалеть.
– Ты ведь знаешь все мои позорные слабости.
– Только помни, что ты меня сам вынудил. Силой заставил.
– Я тебя так люблю, что мне ничего не может быть стыдно с тобой.
– Тогда принеси чайник.
– Какой? В том смысле, что у нас их два.
– Принеси зеленый.
– Пустой? Или с кипятком?
– С теплой водой.
Он забарабанил босыми подошвами вниз по лестнице. Чайник под напором струи, казалось, разбухал, как резиновый.
– Принес. Что теперь?
– Нет, я не могу.
– Умоляю!
– Я лягу на живот.
– А я тебя полью?
– С ума сошел. Подними мне рубашку. Поставь чайник туда.
– Он тяжелый.
Она молчала.
– Тебе не горячо?
Она лежала, уткнувшись лицом в согнутый локоть.
– И это все?
Она не отвечала. Он видел, что ее бьет дрожь. Чайник покачивался на зыбких полушариях. Он сдержал слово – не смеялся. Он целовал ее в шею, в плечи, в лопатки. Все испортил третий-лишний. У него, похоже, были свои представления о смешном. Похоже, самые примитивные. Вульгарный маскарадный зевака. Беда была в том, что от смеха он делался ни на что не годным.
– Вот видишь! Вот видишь!
Жена-2 плакала в его объятиях от обиды и разочарования. Она рыдала так, словно ее отвергли, оскорбили, надругались. Ошеломленный своей новой ролью чайник, выставив зеленый хоботок, глядел на них с пола. Жена-2 сквозь слезы рассказывала, как это случилось первый раз, когда ей было семь лет и они с одноклассником играли в телевизионную передачу «Тетя Джамайна готовит завтрак», и одноклассник сказал, что нужна электрическая плита, а она сказала, что с плитой ей запрещено играть, а он сказал, что тогда ты будешь плитой, и она легла животом на ковер, и они сначала очень смеялись, а потом он поставил на нее чайник с водой, и тогда ее вдруг так пронзило это незнакомое сладкое чувство, от чресел до груди, и с тех пор все детство и юность, если она хотела вызвать отголосок этого чувства, ей стоило только вспомнить, и, видимо, это так прочно связалось одно с другим в ее воображении…
