— Дак ведь не будь он так неебически стар, не возникало б и соблазна потешаться, нет? Я-то тут при чем?
Кент ухмыльнулся:
— Карман, ты по своей воле не обидишь хозяина.
— Все верно, Кент, к тому же если в зале Гонерилья, Регана и их супруги, высмеивать преклонные года нет нужды. Король только с тобой на этой неделе общество водил потому, что размышлял о своем возрасте? Он же не планировал Корделию замуж выдавать, правда?
— Упоминал, но лишь в связи со всем своим наследием, владеньями и ходом истории. Когда я уходил, он, знать, пребывал в убежденье, что королевство нужно держать твердой рукой. Мы попрощались, а он предоставил уедиенцию Эдмунду-ублюдку.
— Он говорит с Эдмундом? Наедине?
— Еще бы. Ублюдок сослался на отцовы годы беспорочной службы королю.
— Я должен пойти к королю. Кент, посиди тут с Харчком, будь ласков? Вот пища и питье, они вас укрепят. Едок, покажи доброму Кенту лучшие финики. Едок? Едок? Харчок, тряхни-ка Едока, похоже, он заснул.
Тут вострубили фанфары — одинокая анемичная труба, ибо три прочих горниста недавно свалились с герпесом. (Такая болячка на губах горнисту — все равно что стрелой в глаз. Первый министр их сместил, а может, просто понизил до барабанщиков. Я это все к тому, что никакие фанфары ни хера не вострубили.)
Харчок отложил котенка и, кряхтя, встал.
— Смертельно оскорбив трех дочерей,
Увы, будет король дурак скорей, —
произнес великан певучим женским голосом.
— Ты это где услыхал, Харчок? Кто так говорил?
— Лепота, — ответствовал Харчок, оглаживая воздух мясистыми лапами, точно лаская женскую грудь.
— Пора, — рек старый воин Кент и распахнул двери в залу.
Все стояли вокруг огромного стола — круглого, по традиции, сохранившейся со времен какого-то давно забытого короля. Посередине он был открыт — слуги там прислуживали, ораторы ораторствовали, а мы с Харчком ломали комедь. Кент занял место поблизости от королевского трона. Я встал с йоменами подле очага и поманил Харчка, чтобы скрылся пока за каменным столбом из тех, что поддерживали свод. Шутам нет места за столом. По преимуществу я служил у ног короля — всю трапезу острил, язвил и отпускал тонкие замечания. Но так бывало, лишь если король меня призывал. Теперь же он меня не звал уже неделю.
Он вышел с высоко поднятой головой, похмурился всем гостям по очереди, пока взор его не остановился на Корделии. Тогда лишь он улыбнулся. Мановеньем длани предложил всем сесть, и все исправно сели.
— Эдмунд, — произнес король. — Ввести гостей: Француза и Бургундца[23].
Эдмунд поклонился королю и попятился к главному выходу из залы; по дороге глянул на меня, подмигнул и махнул, чтоб я шел за ним. Ужас шевельнулся в груди моей, точно черная змея. Что ублюдок мог наделать? Надо было перерезать ему глотку, когда выпадал случай.
Я бочком двинулся вдоль боковой стены. Бубенцы на кончиках башмаков вопиюще неполезны в сокрытии моих перемещений. Король глянул на меня, затем отвел взгляд, как будто от одного моего вида у него в глазу могла завестись гниль.
За дверью Эдмунд без лишних церемоний оттащил меня в сторону. Здоровенный йомен на пороге опустил лезвие алебарды на дюйм и нахмурился. Ублюдок отстранился — напустив на себя изумленье, точно его предала собственная рука.
(Охране я таскаю еду и питье, когда стражники дежурят на пирах. По-моему в «Помраченностях св. Песто» сказано: «В девяти случаях из десяти крупный друг с бердышом окажется поистине благом».)
— Что ты натворил, ублюдок? — прошипел я с немалой яростью и не меньшим розбрызгом слюней.
— Ровно то, дурак, чего ты желал. У твоей принцессы не будет мужа, в этом я могу тебя уверить, но даже всем своим колдовством тебе не спастись, ежли ты откроешь мою стратегию.
— Колдовством? О чем ты? А, призрак.
— Да, призрак. И еще птица. Когда я шел по стене, ворон обозвал меня дрочилой и насрал мне на плечо.
— Ну да, везде мои приспешники, — молвил я, — и ты вправе опасаться моего умелого владенья небесными сферами и управленья духами, а также прочим. Посему, покуда не спустил я на тебя с цепи чего похуже, поведай мне, что излагал ты королю.
Тогда Эдмунд улыбнулся. Нервировало это гораздо больше клинка.
— Слыхал я, как утром принцессы меж собою говорили о своем расположенье к отцу, и мне яснее стали их натуры. Я лишь намекнул королю, что ноша его станет легче от того же знания.
— Какого еще знания?
— Поди сам отыщи, дурак. А мне еще вести женихов Корделии.
И был таков. Стражник придержал дверь, и я просочился обратно в залу, поближе к столу.
Король, судя по всему, только закончил некую перекличку — поименовал всех друзей и родственников при дворе, объявил о своей склонности к каждому, а дойдя до Кента и Глостера, припомнил долгую хронику их совместных битв и побед. Согбен, сед как лунь и мелок телом наш король, но глаза его по сию пору сверкают хладным огнем. При взгляде на него на ум приходит ловчая птица, с которой только сняли колпачок и спустили на добычу.
— Мы стары, и ноша ответственности и собственности давит нам на плечи, посему — в предотвращенье будущих раздоров[24]— мы предлагаем поделить королевство средь вас, юные силы, чтоб без ноши плестись нам к смерти[25].
— Что может быть лучше, чем налегке плестись ко гробу? — тихонько спросил я у Корнуолла, хоть он и мерзостный пиздюк. Я сидел на корточках между ним и его герцогиней Реганой. Принцесса Регана — высокая, волосы как вороново крыло, склонна к красным бархатным платьям с глубоким вырезом, а также ко всяким подонкам. Оба недостатка тяжки, оба сказались на вашем рассказчике не самым приятным образом.
— О, Карман, получил ты фаршированные финики, что я тебе посылала? — спросила Регана.
И чрезмерно щедра притом.
— Шиш, бабца с крыльца, — шикнул на нее я. — Отец говорит.
Корнуолл вытащил кинжал, и я передвинулся вдоль стола к Гонерилье. Лир меж тем продолжал:
— Земли сии и власть над ними мы разделим меж нашими зятьями герцогом Олбани и герцогом Корнуоллом, а также тем соискателем, кому отдаст руку возлюбленная дочь наша Корделия. Но дабы нам определить размах наших щедрот, мы спросим наших дочерей: которая из трех нас больше любит? Гонерилья, ты старшая — речь за тобой[26].
— Не тужься, дынька, — прошептал я.
