— Так надо найти того, кто и дело сделает, и кого не жалко бросить, словно кость стае псов на растерзание… — Бургомистр чуть подался вперед.
Все верно он рассчитал — хоть городские жулики и ходят на дело без оружия, но удалось точно вызнать через верных людишек, что есть в Воровской гильдии и совсем уж душегубские таланты да умения. А посему он и послал преданного слугу с письмом — и завуалированным приглашением на встречу.
Глава кошелечных и карманных дел мастеров не спешил отвечать — уж больно это дельце смердело. Тут думать надо, ведь голова на шее одна. Да и та своя, не казенная. Посему он налил себе вина, забросил в рот щепоть орешков и уставился в огонь. Долго он молчал, глядя сквозь веселую и бесцельную суету язычков пламени на полыхающих жаром углях. И наконец поинтересовался:
— А что я буду с того иметь? — Вопрос как бы подразумевал — в принципе он не против, но торговаться будет отчаянно.
Однако и бургомистр был не прост и в таких делах поднаторел, наверное, даже сильнее гостя. А потому разом отмел все попытки набить цену.
— Жизнь за жизнь. Ведь однажды это может быть и твоя…
Собеседник покивал головой, с невыразительным лицом выслушав ответ городского головы. Все верно — жизнь золотом не измеришь, да и не всегда купишь… Всяко оно может повернуться, а иметь возможность вытащить кого угодно из рук палача — это дело нешуточное. И верно намекнул этот Стайн — однажды может быть выкуплена и его, Салдана, собственная голова. И он согласился.
— Ну что ж. Есть у меня на примете человечек — ловкий и о смерти еще не задумывается. Когда?
Стайн с облегчением вздохнул, откинувшись обратно на спинку кресла и забавляясь игрой огненных бликов в резных гранях хрустального стакана. Повертев его в пальцах, аккуратно поставил на столик и поднял глаза на собеседника.
— Мороз может установиться в любое время, и тогда у нас останется не более суток до тех пор, пока лед на реке не окрепнет. Сейчас погода благоприятна… но я менее всего советовал бы на это полагаться.
Тот еле заметно усмехнулся и кивнул. Все понятно. Хоть маги и соблюдают нейтралитет, но, видать, кто-то из них ворожит родному городу — да вестимо дело, не за пустые слова. Оно и понятно, если втихомолку да без шума, только для своих — на многое глаза закрывают.
А бургомистр продолжил негромко, словно говоря сам с собой.
— Ни в каких бумагах, естественно, ничего такого не будет. И официально на совете о таком даже не помышляли. Но я поговорил поодиночке, тайно, со всеми мало-мальски влиятельными членами городского совета, и мое мнение не только одобрили, но и поддержали…
Вот так и была решена судьба маленькой девчонки. Правда, тогда она еще не знала об этом. И даже не задумывалась, как верно заметил Упырь. «Кто же в пятнадцать думает о неизбежном — разве только неисправимые пессимисты?»
Линн лежала, закопавшись в груду мусора, которую устроила с подветренной стороны солдатня из лагеря графа Ледвика. Хоть и рыскали вокруг городских стен суровые и неулыбчивые патрули, хоть следили, чтобы никто не мог без ведома предводителя въехать, а тем более выехать и вызвать подмогу — а все же обыскивать кучу отбросов и извергнутого содержимого солдатских задниц никто не додумался.
Запашок был еще тот, вполне можно себе представить, но по крайней мере внутри было куда теплее, чем снаружи. А главное — между обглоданным добела кабаньим черепом и порванным седлом прекрасно просматривался ряд палаток и большое, алого шелка жилище самого графа, возвышающееся посреди некоего подобия площади в центре лагеря.
— Твое дело сжить со свету Ледвика. Как ты это сделаешь, меня не интересует. Иначе — ты знаешь, что тебя ожидает… — так напутствовал ее Упырь перед тем, как Линн по веревке спустилась с городской стены в мутную круговерть ночной вьюги.
Да, она знала. И это знание не раз и не два заставляло ее содрогнуться — и помнить о своей ненависти. А пока что…
В прилаженном за пазухой мешочке, который был зажат меж двух дощечек, до поры покоился нож из черного стекла. Стекло это добывали у подножия огнедышащих гор, на островах далекого юга. И обладало оно тем свойством, что сколы его были острее всего, что могла только измыслить пытливая мысль оружейников. Даже гномьей выделки сталь, заточенная до неимоверной остроты и легчайшим прикосновением убирающая поросль с дворянских щек и подбородков, не могла сравниться с черным стеклом. Потому-то и пользовались этим дорогим, но ужасно хрупким материалом лекари, если им надо было разрезать человеческую плоть, да иногда маги для своих жутко непонятных изысканий.
Вот и лежала Линн под прикрытием свалки и уже чуть ли не наизусть высмотрела и смены караула, и когда графу приносят еду в палатку, и когда он сам выходит, весь важный и разодетый, дабы немного размять ноги. И манеры речи, и характерные слова… Собственно говоря, она уже знала — что и когда сделает, а остальное время только убеждала себя, что лучшего способа не придумать.
Заметив, что ранний зимний вечер уже набросил серое покрывало на хмурое небо, Линн закрыла глаза, вздохнула — и решилась.
Рэггл, старый и худой как свечка слуга графа Ледвика, так и не успел понять, отчего его сердце так закололо и ему вдруг стало нестерпимо холодно и почему оно, а затем и все тело вдруг отказались служить. Ведь он всего лишь вышел вечером, дабы опорожнить ночную вазу своего воспитанника, коего помнил еще совсем юным отпрыском рода Ледвиков…
— Что так долго? — недовольно проворчал сержант у входа в роскошную, тускло светящуюся изнутри алую палатку, безуспешно пытаясь укрыться за щитом от наконец-то принесшего мороз ветра.
Другой часовой был одет подобротнее, потому только бросил косой взгляд на тщедушную фигуру слуги и тут же отвернулся от дыхания стужи, сохраняя с таким трудом запасенное под одеждой тепло.
— Дык, итить его… поскользнулся впотьмах, да прямо в кучу. Извалялся весь, — нехотя проворчал тот, кого они приняли за Рэггла в темноте беснующейся вьюги.
— Да уж, запашок от тебя соответствующий, не хуже, чем от посудины. Не оскорбишь нос его светлости столь грубым ароматом? — хохотнул сержант, для очистки совести заглянув в ночную вазу.
Но оружия или чего-либо вообще там не оказалось, поэтому он просто кивнул слуге на вход во временное жилище графа — заходи, мол. Тот знакомым жестом поправил свой поношенный и испачканный в чем-то темном кафтан и проворно юркнул внутрь.
Мнения всех, кого только потом и удалось допросить, расходились самым невообразимым образом. Но сходились в одном — ничего такого не было ни видно, ни слышно. Мелькнула пару раз тень на ткани палатки, и все. Но в любом случае — их тщетные расспросы и ход розысков оказались весьма далеки от истины…
Граф Ледвик был крупным, сильным мужчиной и опытным воином. Не раз он смотрел в лицо смерти и был готов к ней, но не к такой. Едва он, обнажив белоснежный зад, сел на опорожненную старым и уже не таким расторопным, как в молодости, Рэгглом ночную вазу и издал вздох облегчения, как перед его лицом что-то мелькнуло.
