— Слушай, ты,— хрипло сказал он.— Лучше помалкивай, о чем не знаешь.
— А вот и давай, раз знаешь,— не унимался Розовый.— Вот и давай. Про все, как есть. Интересно.
И Карцев почувствовал, что сейчас не выдержит, сорвется.
— Есть такие животные,— пересохшими от волнения губами произнес он,— которые небо видеть не могут. Так они устроены, понял?
— Интере-есно,— угрожающе повторил Розовый.— Это ты куда целишь, халява?
Все насторожились. Назревала драка. Но главное было не в этом. Драка что? А вот потом, когда придет «сам», кого он признает виновным? И, раздувая вспыхнувшую ссору, один из парней задиристо сказал Карцеву:
— Ага. Говори, куда целишь?
— Ты-то чего суешься? — неожиданно оборвал его другой парень, рыжий, долговязый и вечно хмурый Генка по прозвищу Харя.
Самый незаметный в компании, он редко вступал в разговор, обычно молчал и слушал, глядя исподлобья, и длинное, щербатое лицо его при этом всегда оставалось каменно-невозмутимым. Никто ничего не знал про него: ни где живет, ни с кем,— был всегда в этой компании, делал все, как и другие, и это устраивало остальных. И никто, конечно, не предполагал, что выкинет однажды Генка удивительный номер... Словом, на него не обращали внимания. Карцев тоже. А потому, пропустив мимо ушей его слова, он со злостью ответил:
— Куда следует, туда и целю.
Он не понимал, что с ним происходит. Ведь только что, идя сюда, он со злостью думал об Инке, о «бабах», которых сам теперь будет обманывать, думал, что все люди подлецы и что никого ему не жаль. Но вот стоило только этому Розовому сейчас сказать мерзость, как все почему-то закипело в нем. И он уже не думает, что все сволочи, он думает, что сволочь этот Розовый, что гад он последний. Да, гад!
— А ну, еще чего брехни,— угрожающе повторил Розовый, надвигаясь на него.— А ну!
Он тоже вдруг обозлился не на шутку, потому что чувствовал: Карцев чем-то превосходит его, и это било по самолюбию, будило злость.
— Брешут собаки,— презрительно ответил Карцев.— И еще такие вот, как ты.
Он вдруг почувствовал: придется драться, чем бы это ни кончилось. Иначе он станет отвратителен самому себе, иначе...
Карцев не успел додумать. Тяжелый удар обрушился на него. Перед глазами пошли радужные круги, рот наполнился соленой жидкостью. Карцев отлетел к стенке, больно стукнувшись о нее головой, но тут же слепо рванулся вперед. На миг он увидел жестокую усмешку на круглом, озверевшем лице и с ненавистью ударил по нему кулаком. И сразу почувствовал: попал!
Розовый не ждал отпора. Получив удар, он окончательно вышел из себя и выхватил нож. У Карцева ножа не было, и он беспомощно выставил вперед руки.
Вот тут и раздался за спиной у всех чей-то уверенный, насмешливый возглас:
— А ну, назад, жорики!
Розовый послушно опустил нож.
Крупный, с бычьей шеей человек в пальто нараспашку вошел в круг. На широком, мясистом лице утонувшие бусинки-глазки смотрели подозрительно и зорко, изуродованный шрамом рот был плотно сжат. Человек, хмурясь, оглядел всех и вдруг улыбнулся. Непонятным образом расправились жесткие складки на его лице, и оно стало вдруг неестественно добродушным. И это было тоже страшно.
— Ну, чего тут у вас? — буркнул он.
Все сразу загалдели. Розовый, придя в себя, истерично, взахлеб кричал:
— Обзывается!.. Меня обозвал!.. На нож его надо!.. Он хочет отколоться!.. Он хочет отколоться, поняли?!
Только Карцев молчал, прерывисто дыша и поминутно сплевывая набегавшую из разбитой десны кровь. И еще молчал Генка Харя.
— Продать решил!.. Отколоться!..— вопил Розовый.
— Цыц! — Гусиная Лапа даже не повернул головы в его сторону и, когда тот смолк, а за ним и остальные, угрожающе закончил: — Понятно, жорики?
Потом, словно нехотя, обернулся к Розовому и вытянул правую руку с растопыренными толстыми пальцами. На широкой ладони его был ловко вытатуирован могучий, волосатый кулак, три пальца которого были выразительно сложены. Рядом было коряво наколото: «Выкуси!» Стоило чуть сжать ладонь — и вытатуированный кулак превращался в обыкновенный, а надпись исчезала в складках кожи.
Он протянул руку к Розовому, и тот, поняв, молча отдал нож.
— А теперь,— сказал человек, пытливо взглянув на Карцева,— посчитаетесь при мне, жорики.
Потом спокойно бросил Розовому, кивнув на Карцева.
— Подойди к нему.
Тот охотно подскочил, с ухмылкой глядя в лицо своему врагу.
Все замерли. Сейчас этот Профессор получит сполна. Он может не утирать кровь с губ, сейчас он нахлебается ею досыта.
Гусиная Лапа мрачно, исподлобья взглянул на Карцева и вдруг сказал ему, указав на Розового:
— Бей.
Но Карцев словно оцепенел. Он видел помертвевшее лицо Розового перед собой, его беззвучно шевелящиеся губы, ужас в глазах и не мог пошевелиться.
— Бей, говорят!
Карцев молча покачал головой, все плыло перед глазами.
— Ах, так? Ну гляди, Профессор.
Человек сделал какое-то неуловимо короткое движение, его рука откуда-то снизу, казалось, лишь дотронулась до лица Розового, и тот вдруг плашмя грохнулся на землю, корчась от боли, и тихо завыл, кусая рукав пальто. Человек нагнулся и ударил снова, на этот раз тяжело, наотмашь, потом с силой пнул ногой. Живой комок на земле судорожно вздрогнул и затих.
— Вот так,— отдуваясь, произнес Гусиная Лапа и выпрямился.— Понял, Профессор?
Он оглядел всех и, кивнув на Карцева, с угрозой произнес:
— В обиду его не дам. Он теперь наш до гроба, до самой могилы. Он еще покажет, чего стоит.
Карцев вдруг почувствовал, как сквозь охватившее его отвращение, расплавляя ледяной страх, поднимается волна благодарности к этому непонятному человеку. Ведь он восстановил справедливость, он сделал то, что хотел, должен был, но не мог сделать он сам, Карцев.
Потом там же, в подворотне, пили водку. Ее принес, как всегда, Гусиная Лапа. Дали хлебнуть и Розовому. Тот был заискивающе тих и по-собачьи преданно смотрел на вожака. Гусиная Лапа небрежно вернул ему нож.
— Спрячь подальше. Тоже мне...
У всех уже блестели глаза, все горланили о чем-то, сбившись в тесный, хмельной круг. И у всех зачесались руки, захотелось совершить что-то необыкновенное, покрасоваться перед Гусиной Лапой, заслужить его похвалу.
— Есть одно плевое дельце, жорики,— неожиданно сказал тот, зорко оглядев столпившихся вокруг него парней.
Все оживились. А Розовый подобострастно воскликнул:
— Во, сейчас выдаст! Ох, и выдаст!..
— Говорю — плевое,— резко оборвал его Гусиная Лапа и многозначительно подмигнул.— Мы скоро и не такое с вами провернем, жорики. Есть уже одна мыслишка. А пока что — всего-навсего ларек. Водкой зальемся. И шоколад девкам. Ну, и закуска тоже найдется. А вокруг— ни души. Махнем, а?
