Ворот его рубашки перекручен, руки в красной пальчиковой краске. Он смотрит на меня огромными темными глазищами и молчит.
Все слова, которые он не произносит, комом застревают у меня в горле.
— Милый, — повторяю я. — Натаниэль…
«Мы считаем, что ему лучше пока побыть дома, — сказала мисс Лидия. — Возможно, вы проведете этот день вместе».
— Ты этого хочешь? — вслух спрашиваю я, и мои руки с его плеч скользят к его кругленькому личику. — С пользой провести время?
Улыбаясь изо всех сил, я заключаю сына в объятия. Он, тяжелый и теплый, точно ложится в мои руки: в определенные моменты жизни Натаниэля — когда он только родился или был еще младенцем — я была уверена, что мы две половинки одного целого.
— У тебя горлышко болит?
Он качает головой.
— Что-нибудь болит?
Очередное покачивание.
— Тебя что-то расстроило в школе? Кто-то что-то обидное сказал? Ты можешь рассказать, что произошло?
Три вопроса подряд — слишком много для него, чтобы обдумать, что уж говорить о том, чтобы на них ответить. Но я продолжаю надеяться, что Натаниэль вот-вот ответит.
Неужели миндалины настолько распухли, что затрудняют речь? Неужели так молниеносно развивается острый фарингит? Разве при менингите первые признаки — не боль в шее?
Натаниэль раскрывает губы — сейчас он мне все расскажет! — но его ротик остается пустой, молчаливой пещерой.
— Все в порядке, — успокаиваю я, хотя это не так, отнюдь не в порядке.
Калеб приезжает к педиатру, когда мы как раз ждем своей очереди. Натаниэль сидит рядом с железной дорогой «Брио» и возит паровозик по кругу. Я бросаю гневные взгляды на медсестру в приемной, которая, похоже, совершено не понимает, что мы не можем ждать, дело безотлагательное: мой сын сам не свой, и это не какая-то банальная простуда. Нас должны были принять еще полчаса назад.
Калеб тут же бросается к Натаниэлю, пытаясь втиснуться в пространство, отведенное детям для игр.
— Привет, дружище. Неважно себя чувствуешь, да?
Натаниэль пожимает плечами, но молчит. Одному Богу известно, сколько времени он уже не разговаривает!
— Натаниэль, у тебя что-то болит? — продолжает расспрашивать Калеб, и этого я вынести уже не в силах.
— Неужели ты думаешь, что я у него не спрашивала? — взрываюсь я.
— Не знаю, Нина. Я только приехал.
— Знаешь, Калеб, он не разговаривает. Он не отвечает на мои вопросы.
Другими словами, горькая правда, что мой сын заболел не свинкой и не бронхитом — ни одной из тех болезней, которые я могла бы понять, — угнетает еще больше. Странные случаи, подобные нынешнему, всегда оказываются чем-то ужасным: бородавка, которую невозможно удалить, пустит метастазы и станет раковой опухолью, а тупая головная боль превратится в опухоль головного мозга.
— Я даже не уверена, слышит ли он вообще, что я сейчас говорю. Знаю одно: какой-то вирус поражает его голосовые связки.
— Вирус. — Молчание. — Вчера он плохо себя чувствовал, а сегодня утром ты вытолкала его в садик, несмотря на то…
— Значит, это я виновата?
Калеб смерил меня тяжелым взглядом.
— Я хочу сказать только одно: в последнее время ты была слишком занята.
— Ты намекаешь, что я должна извиниться за то, что мой график работы, в отличие от твоего, ненормированный? Что ж, извини. Я попрошу, чтобы потерпевших насиловали и избивали в более удобное время.
— Нет, ты просто надеешься, что у твоего сына хватит здравого смысла заболеть, когда у тебя не будут назначены слушания в суде.
Я не сразу нахожу, что ответить, настолько раздражена.
— Это просто… просто…
— Это правда, Нина. Почему в первую очередь ты думаешь о чужих детях?
— Натаниэль!
Вкрадчивый голос медсестры педиатра, словно топором, рассекает воздух между нами. Я не могу понять, что означает выражение ее лица, и не уверена, станет ли она говорить о молчании Натаниэля или неумении его родителей держать язык за зубами.
Такое чувство, что он наглотался камней: как будто его горло набито галькой, которая трется друг о друга и перемещается каждый раз, как он пытается что-то произнести. Натаниэль лежит на столе для осмотра, а доктор Ортис нежно гладит его шею под подбородком, а потом обматывает горло толстой щекочущей трубкой. На экране компьютера, который в кабинет привезла медсестра, возникают черно-белые пятна — совершенно на него не похожие.
Когда он сгибает розовый пальчик, то может дотянуться до прорези на кожаной поверхности стола. Внутри пена — облако, которое можно разорвать.
— Натаниэль, — просит доктор Ортис, — можешь попробовать что-то мне сказать?
Родители смотрят на него не отрываясь. Это напомнило ему случай в зоопарке, когда Натаниэль стоял перед аквариумом с рептилией целых двадцать минут, надеясь, что если он простоит достаточно долго, то змея выползет из своего убежища. В тот момент ему больше всего на свете хотелось увидеть гремучую змею, но она так и не показалась. Иногда Натаниэль задавался вопросом: а есть ли там вообще змея?
Сейчас он поджал губы. Почувствовал, как горло открылось, как роза. Звук идет у него из живота, натыкается на душащие его камни… и не достигает губ.
Доктор Ортис наклоняется ближе.
— Ты можешь, Натаниэль, — настаивает она. — Только попытайся.
Но он же пытается. Он пытается изо всех сил — едва не раскалывается пополам. У него под языком застряло слово, которое он так хочет сказать своим родителям: «Перестаньте».
— Ультразвук не показывает ничего необычного, — говорит доктор Ортис. — Никаких полипов или припухлостей голосовых связок, с физической точки зрения Натаниэль может разговаривать. — Она смотрит на нас ясными серыми глазами. — У Натаниэля в последнее время были проблемы со здоровьем?
Калеб смотрит на меня, я отвожу взгляд. Это я дала Натаниэлю тайленол, это я молила о том, чтобы не было температуры, потому что у меня было такое напряженное утро. И что? Девять из десяти матерей поступили бы точно так же… а последняя крепко задумалась бы, прежде чем поддаться этому искушению.
— Вчера, когда он вернулся из церкви, у него болел живот, — рассказывает Калеб, — и он продолжает писаться по ночам.
Но это не заболевание. Все дело в чудовищах, которые прячутся под кроватью, или привидениях, которые заглядывают в окна. Это не имеет никакого отношения к внезапной потере речи. Я замечаю, как заливается краской стыда играющий в углу Натаниэль, и неожиданно сержусь на Калеба за то, что он вообще затронул эту тему.
Доктор Ортис снимает очки и протирает стекла.
— Иногда то, что кажется заболеванием, таковым не является, — медленно произносит она. — Иногда цель всего — привлечь внимание.
