— Меня они не интересуют, — заявляет Том.
— Но почему?
— Потому что большинство членов этого общества пребывают в возрасте от сорока лет до смерти, — фыркает Том.
— Но там сосредоточены немалые знания, Томас. И ты проявил бы мудрость, если бы отнесся к ним с уважением.
Том открывает коробку и берет конфету.
— Ну, это ведь не клуб Атенеум.
— Ставишь себя очень высоко, да, мой мальчик? В Атенеум принимают немногих, и ты не из их числа, — решительно говорит отец.
— Может, и войду в него, — не уступает Том.
Тому отчаянно хочется быть принятым в самом высшем лондонском обществе. Отец считает, что это глупо. Мне неприятно, когда они спорят на эту тему, и не хочется, чтобы Том сейчас огорчал отца.
— Папа, я слышала, ты скоро вернешься домой, — говорю я.
— Да, так мне сказали. Говорят, я совершенно здоров.
Он кашляет.
— Это будет просто замечательно! — без малейшего энтузиазма произносит Том.
— Конечно, — соглашается отец.
И мы все умолкаем. Через лужайку бредет стайка гусей с таким видом, как будто и они тоже утратили направление. Какой-то мальчишка подгоняет их, пытаясь направить к пруду поодаль. Но нам никто не может показать новую дорогу, и потому мы просто сидим, говорим о пустяках и старательно избегаем упоминания о чем-то значимом. Наконец к нам подходит сиделка с луноподобным лицом и медно-рыжими волосами.
— Добрый день, мистер Дойл. Вам пора на водные процедуры, сэр.
Отец облегченно улыбается.
— Мисс Финстер, вы как солнечный луч в пасмурное утро! Как только вы появляетесь, все становится прекрасно.
Мисс Финстер улыбается — словно луну сломали пополам.
— Ваш отец так очарователен!
— Ну ладно, идите, — говорит нам отец. — Мне бы не хотелось, чтобы вы опоздали на лондонский поезд.
— Да, действительно.
Том уже рвется в город. Мы пробыли здесь меньше часа.
— Значит, теперь увидим тебя дома, отец, через две недели.
— Совершенно верно, — подтверждает мисс Финстер. — Хотя нам будет грустно с ним прощаться.
— Охотно верю, — говорит Том.
Он отводит со лба упавшую прядь, но та сразу же снова падает ему на глаза. Мы не обнимаемся на прощание, не пожимаем друг другу руки. Мы просто улыбаемся, киваем и расстаемся как можно быстрее, радуясь, что избавились друг от друга и от неловкого молчания. Но мне стыдно за свое облегчение. Интересно, происходит ли то же самое в других семьях. Они ведь выглядят такими довольными. Они друг другу подходят, как кусочки завершенной головоломки, и этот образ кажется мне самым правильным. Но мы — мы вроде оставшихся непонятных кусочков, с которыми никто не знает, что делать.
— Ну что ж, до встречи.
Отец предлагает мисс Финстер руку, как истинный джентльмен.
— Мисс Финстер, окажете мне честь?
Мисс Финстер смеется, как школьница, хотя ей примерно столько же лет, сколько и миссис Найтуинг.
— Ох, мистер Дойл! Идемте.
Рука об руку они шагают к большому белому зданию. Отец поворачивает голову, через плечо оглядываясь на нас.
— Увидимся на Пасху!
Да, через две недели мы опять будем вместе.
Но я сомневаюсь, что отец вообще меня заметит.
По дороге в Лондон я принимаюсь отчитывать Тома.
— Томас, ну в самом деле, тебе что, обязательно вот так подсмеиваться над отцом?
— Ну, начинается! Давай, защищай его, как всегда. Любимица.
— Я не любимица. Он одинаково нас обоих любит.
При этих словах у меня возникает странное ощущение, как будто я говорю заведомую ложь.
— Но ведь все именно так думают? Жаль, если это неправда, — с горечью говорит Том.
Но внезапно он светлеет.
— Кстати, так уж получилось, что он ошибся насчет клуба Атенеум. Меня уже пригласили туда на ужин, с Саймоном Миддлтоном и лордом Денби.
При упоминании имени Саймона у меня перехватывает дыхание.
— Как Саймон поживает? — спрашиваю я.
— Хорош собой. Обаятелен. Богат. Короче говоря, с ним все в порядке.
Том коротко улыбается мне, и я не могу удержаться от мысли, что он просто развлекается, видя мое состояние.
Саймон Миддлтон, один из самых желанных лондонских холостяков, действительно и хорош собой, и так далее. И во время рождественских каникул он весьма пылко ухаживал за мной, намереваясь жениться, но я ему отказала. И вдруг поняла, что забыла, почему я это сделала.
— Наверное, об этом рановато говорить, — продолжает Том, — но я почти уверен: старик Денби хочет, чтобы я стал членом этого клуба. Несмотря на то что ты весьма паршиво обошлась с Саймоном, Джемма. Но его отец все равно отлично ко мне относится. Гораздо лучше, чем мой собственный.
— А… а Саймон сказал, что я с ним паршиво обошлась?
— Нет. Он вообще о тебе не упоминал.
— Приятно будет снова повидаться с Миддлтонами, — говорю я, делая вид, что слова брата меня ничуть не задели. — Уверена, Саймон с удовольствием ухаживает за разными леди в Лондоне.
Я даже хихикаю, изображая непринужденность.
— М-м-м… — мычит Том. — Я не знаю.
— Но их семья ведь сейчас в Лондоне?
Улыбка сползает с моего лица. «Ну же, Томас! Брось мне косточку, невоспитанный братец!»
— Скоро вернутся. К ним на время светского сезона приезжает какая-то дальняя родственница из Америки, мисс Люси Фэрчайлд. Насколько я понял, жутко богатая. Может быть, ты сумеешь меня с ней познакомить. Или, возможно, как только я стану членом клуба Атенеум, она сама попросит, чтобы ее мне представили?
Нет. В присутствии моего брата просто невозможно удержать улыбку. Тут нужно такое терпение, каким обладают только монахи.
— Совершенно не понимаю, с чего бы ей интересоваться клубом Атенеум? — раздраженно бросаю я.
Том хихикает с невероятно самодовольным видом, и я невольно представляю, как его опускают в огромный котел, окруженный танцующими каннибалами.
— Уж ты-то не стала бы интересоваться, верно, Джемма? Ты вообще не желаешь принадлежать кому-либо или чему-либо.
— По крайней мере, в обществе Гиппократа состоят люди науки и медицины, — говорю я, игнорируя его грубость. — У них те же интересы, что и у тебя.
Брат фыркает.
— Они не пользуются таким авторитетом, как клуб Атенеум. Именно в нем кроется настоящая власть. И я слышал, что члены общества Гиппократа проголосовали за то, чтобы к ним присоединились женщины, в небольшом количестве. Женщины! В мужском клубе!
