— Это не обязательно должен быть тоттмейстер, — вяло возразил я.
— Ты думаешь, они решат, что это незарегистрированный некромант? Ты так думаешь? О нет. Они решат, что это кто-то из Ордена. В Альтштадте весь полк «Фридхоф», дружище, это три сотни самых отъявленных, прожженных, противных Богу и человеку некромантов! Большая часть из которых, к тому же, еще пахнет порохом. Никаких сомнений, у кого-то из них помутился разум, и теперь он безлунными ночами кружит по городу, подыскивая себе жертву из простых горожан. Находит и… Кто еще так хорошо заметает следы, видимые тоттмейстерами, как не сам тоттмейстер?
— Ты зол и оттого преувеличиваешь.
Он тяжело вздохнул:
— Не спорю. Иногда, когда хлебнешь в этом чертовом городишке как следует всего того варева, в котором тут кипят люди, чертовски хочется выговориться. Но со временем понимаешь, что говорить некому и, главное, нечего. Я тоттмейстер, а значит, я виновен… Ладно, — он засмеялся и смех этот получился почти настоящим, — развесели меня, Шутник. У тебя славно получалось это раньше.
Я хмыкнул:
— Помнишь, как мы стояли под Баденом?
— В девяносто шестом году?
— Кажется. Нашу роту тогда принял Эрнст Штиглиц, верно, девяносто шестой…
— Нас тогда погнали под Вюртемберг.
— Я знаю. Сидим мы, значит, в Бадене. Бунтовщиков разогнали, дело мелкое, хватило бы и жандармского корпуса, но папенька Франц тогда шутить не любил. Базельский мир, сам знаешь, еще и Корсиканец в Италии сидит, под боком… В общем, нервничали тогда в Гофкригсрате. Полк фойрмейстеров на подавление выслали, штейнмейстеров две усиленных штурмовых роты и нас, значит. Прибыли — все уже догорает, а что не горит, с землей смешано. Дым, чад… Ребята из «Роллштейна» и так шутить не любят, а тут уж вовсе разошлись. На моих глазах обрушили на бунтовщиков часть городской стены. Грохот, как в Судный день… Нам дела уже не нашлось, собирали тела из-под обломков и командовали им маршировать в канавы за городом.
— Пакость какая. Мы в Ломбардии таким занимались, когда трупы вывозить некому было…
— Не перебивай. Ну, значит, сидим мы в Бадене. Неделю сидим, две, три… Обоза нет. То ли напутали что-то в Гофкригсрате, то ли партизаны по тылам били, но сидим без еды, как аскеты-постники какие-нибудь… Сперва как-то перебивались, лавки вскрывали, трактиры… сам знаешь, как бывает. Потом уже чувствуем, ремни к позвоночнику липнут. «Роллштейнам» повезло больше, они по фермам расселились, жрут не от пуза, но и не бедствуют, фойрмейстерам что-то свои тащат, одни лишь мы без куска хлеба.
— Тоттмейстерам нет нужды в провианте, — вставил Макс. — Общеизвестно, что питаются они гнилым мясом с мертвецов да лишайником, что растет на могильных плитах.
— Ну, пошел месяц — начали уже сами разбираться, что к чему. Там кусок здесь… Живем, как сущие стервятники: кто в городе хоть корку уронит — уже у нас… Война, что уж. И приходит однажды Вилли из первого взвода…
— Вилли? Какой Вилли? Вилли Вурст?
— Нет, другой. Да неважно… У него всегда нюх по части еды был исключительный. Приходит и говорит: я тут, мол, целый птичник на окраине обнаружил. Что хочешь — индюки, гуси, кур полно. Сторожей нет, кто был — видно, разбежался, одна хозяйка присматривает. Той же ночью пошли взять свою долю. Вилли, я да еще двое. Крадемся к этому проклятому птичнику, эполеты придерживаем, смех один… Ну, добрались. Перемахнули через забор, а там птицы — как в Моравии посреди охотничьего сезона. Ночь недолга, взялись за дело — мы с Вилли «кошкодерами» спящую птицу приходуем, остальные укладывают в баулы. Тишина, перья летят… И тут выскакивает с керосинкой хозяйка. Услышала, значит… Крику — как будто бригада лягушатников Франкфурт взяла… «Подонки, ворье, стыда у вас нет, императорский герб нацепили, а по ночам птицу у мирных горожан тягаете! Сейчас пойду к главному, все выложу!» Мы сперва опешили, понятно. Бабку приходовать-то желания не было, пыль давно улеглась, мирная жизнь в Бадене, куда уж. Если б первый день после взятия — еще понятно, а так не складывается. Смотрю, Вилли будто мне подмигивает. Сперва не понял, к чему он. А бабка не унимается — костоломы, кричит, сколько птицы мне поубивали, ироды, души в вас нет… А Вилли пытается ее успокоить, но и нам продолжает подмигивать. Вижу — вроде бы трепыхнулось что-то в бауле. Точно, вылазит индюк, встряхивается и идет гулять по птичнику, как ни в чем не бывало. Голова за ним по песку волочится, будто б так и надо. Ну, тут и мы сообразили. Собрались и…
Макс захохотал так, что едва не опрокинул стоящую перед ним тарелку:
— Ах мерзавцы! Понимаю! Дальше, умоляю!..
— Ну и представь себе — вылазит из мешка птица и как есть начинает разгуливать вокруг. У кого головы почти нет, кто вовсе выпотрошен — как будто весь птичник на Страшный Суд собрался. Ночь стоит, а бабка подслеповатая была, смотрит, вся ее птица гуляет, как ни в чем не бывало, а Вилли ей и говорит: «Фройляйн, не волнуйтесь. Мы ваших курочек, конечно, немного напугали, ну да вот они в полном здравии и порядке, не извольте нервничать, а идите лучше в дом да выпейте чаю с ромом, а то вечер сырой, можно и заболеть ненароком». Говорит так — и нам знак показывает, отходим, мол. Пока бабка стояла, удивлялась, мы маневр и провернули, она слова сказать не успела. Понятно, ни части нашей, ни лиц старуха не знала. Как не знала того, что той же ночью половина ее птичника самовольно дезертировала в наше расположение.
— Курокрады несчастные… — Макс все смеялся. — Молодцы, молодцы… И Вилли молодец. Я его только не припомню, хотя вроде весь полк как свои пять…
— Его убили в той кампании, — сказал я, помедлив. — Пейзане-бунтовщики, в десяти километрах от города. В то время весь сброд по лесам прятался, без охраны туда и полк фойрмейстеров не полез бы. А Вилли вздумалось в деревеньку съездить, что-то из трофеев на провиант выменять. Охрану перерезали, магильеров, кто был, там же, на ветках развесили. Вилли больше всех не повезло. Сам знаешь, как на тоттмейстеров смотрели — а уж после того, как баденские трупы маршировали… В общем, не сразу он умер. Неделю спустя нашли, по мундиру только и опознали…
Вряд ли стоило это рассказывать, но Макс против моих опасений не озлобился. Только покачал головой.
— Ну повеселил, спасибо. Ребятам перескажу, пусть и они посмеются… А на счет дела этого… Оставь пока. Хаккль служака опытный, но не тешь себя иллюзией, будто он с Орденом тоттмейстеров в любви и дружбе. А шум может подняться нешуточный. Нам и так каша несладка, а уж полицай-президиум дым может раздуть так, что всему Ордену мало не покажется.
— Это не тоттмейстер работает на улицах, — сказал я спокойно.
— Разумеется. Проблема в том, что только мы, тоттмейстеры, это знаем.
— Значит, предлагаешь…
— Да, — он припечатал это «Да» тяжелой ладонью к столешнице. — Не будем спешить. Ни к чему раздувать пламя.
— Ждать еще одного мертвеца с головой всмятку? — спросил я без выражения. — Так?
