— Признание в авторстве такой книги, — сказала Анна, — это не признание в преступлении, а шаг к славе. Близость смерти побуждает людей говорить правду — вот афоризм, который сам Ницше никогда бы себе не позволил.
Не забывая о критическом подходе отдельных исследователей, Анна говорила не без смущения; события и информация растворялись в море фраз, которые, казалось, были призваны сохранить тайну. Анна предложила провести филологическую экспертизу американского издания с целью определить, был ли это перевод с немецкого оригинала или книга изначально была написана на английском. Ее главная гипотеза заключалась в следующем: язык перевода, каким бы блестящим он ни был, всегда содержит влияние языка оригинала. Отсутствует полная непринужденность и очевиден эффект отчуждения. В связи с этим она привела офтальмологическую метафору: «Мы читаем книги, написанные на нашем родном языке, как близорукие, излишне приближая к глазам. А книги, переведенные с иностранного, мы, наоборот, отдаляем, как бы страдая дальнозоркостью. Фокус зрения при чтении перевода всегда слегка отдаляется». Анна сделала вывод, что издание 1950 года было переводом с немецкого оригинала, написанного либо самим Ницше, либо одним из его подражателей; язык перевода, утверждала она, сымитировать невозможно.
Химена подошла к сцене, чтобы сделать фотографию: публика аплодировала. Предполагалось, что будут вопросы, но аудитория, уставшая от молчания, шумно загомонила. Кто-то поднял руку, но Анна предпочла спуститься со сцены. Я поднялся, чтобы пойти ей навстречу; но меня кто-то толкнул. Это была Рина Агри, которая, не извинившись, направилась к выходу с сомнамбулическим видом.
Внутренний голос настойчиво убеждал меня не обсуждать с Анной ее выступление, но я не смог не поздравить ее.
— Жаль, что не было Наума, — посетовала она, и я тут же пожалел, что подошел к ней. Мне захотелось выйти на воздух и успокоиться, но Анна задержала меня.
— Я едва не потеряла нить выступления. Со второго ряда на меня смотрела Рина и двигала губами; потом до меня дошло, что она разговаривала сама с собой, — сказала Анна.
— Она сейчас чуть меня с ног не сбила и даже этого не заметила.
— Может, ей плохо. Пойду поищу ее. — Анна заторопилась к выходу.
Усевшись в последнем ряду с блокнотом, магнитофоном и старой и тяжелой фотокамерой в руках, Химена слушала запись, одновременно переключая кассету и делая пометки.
— Я думал, что ты уедешь. После всех этих страхов, — сказал я ей.
— Я не сумасшедшая. Я должна освещать конгресс в разделе общей информации. Это намного лучше. Культурное приложение никто не читает. Оно существует только потому, что супруга директора пишет стихи.
Она показала мне экземпляр «Дня». Прошло достаточно времени, чтобы дать новость о смерти Валнера. Громадная «шапка» гласила: «Наш хроникер обнаружил труп».
— На самом деле я не написала ни слова, только передала информацию по телефону. К счастью, сегодня суббота, а в конце недели никто не хочет работать. В противном случае прислали бы кого-нибудь из редакции.
— Вы будете освещать работу конгресса и дальше?
— Насчет конгресса не знаю… Я вот насчет смерти Валнера… об этом будут писать еще несколько месяцев. Что-то всегда происходит где-нибудь в другом месте, и наконец что-то случилось и у нас. Моя сегодняшняя статья будет описанием атмосферы, царящей здесь на следующий день после смерти Валнера. Пересуды в кулуарах, реакция публики…
Я зевнул.
— Я уже знаю, кто была его подруга, но она показалась мне такой скучной.
— А я тебе тоже вчера показался скучным?
— Нет, это нельзя сравнивать.
— На самом деле доктор Деспина знает намного больше, чем я. Интересно, хорошо ли получатся фотографии.
— Сомневаюсь, у нее смазанный профиль.
— А ты не сделала снимков анфас?
— Нет. Я предпочитаю снимать в профиль. Сейчас мне нужно сделать несколько снимков места, где умер Валнер. Ты не сходишь со мной? Я боюсь идти одна.
Мы поднялись на пятый этаж. Дверь была закрыта на ключ и заклеена бумажной лентой. Чтобы перейти в другой корпус, нам надо было подняться на террасу.
Мы подошли к железной конструкции, которая напоминала мне крышу зимнего сада. Это было последнее, что видел Валнер перед смертью: прямоугольную впадину, наполненную дождевой водой. На несколько секунд в воде появились наши отражения. В перевернутом изображении я увидел Химену, взявшую на изготовку свою фотокамеру.
— Ты всегда делаешь снимки сама?
— Да, я делаю все, как военный корреспондент.
— И о чем ты пишешь в Порто-Сфинксе?
— Накануне лета — о туризме. Если к нам вдруг заедет какая-нибудь знаменитость, я делаю снимки и задаю пару вопросов. Иногда пишу о происшествиях, полицейских делах… Но меня публикуют редко. Когда случается что-нибудь важное, посылают журналиста из штата газеты.
Мы спустились по лестнице к недостроенному бассейну. Химена медленно приблизилась к котловану, как если бы тело Валнера все еще было здесь. Я остановился у бортика и увидел под водой блеск монетки. Я спрыгнул вниз — на «мелкоту», где не было воды. Потом прошел вперед, пока подошвы моих ботинок не ушли под воду, и наклонился над монетой.
— Что это? — спросила Химена.
— Никелевая монета в один песо 1969 года. Они вышли из обращения в начале семидесятых.
Химену монета не заинтересовала. Она сфотографировала крышу, пустую лестницу, кота, который прогуливался по карнизу. Я положил монету в карман. Слой покрывавшей ее ржавчины был очень тонким. Я поцарапал ржавчину, под ней были видны следы зубов.
Вряд ли это был амулет Валнера. Я бы не удивился, если бы он носил на себе камни с якобы магической силой, мумифицированного скорпиона, кристаллы, руны, да что угодно, — но не настолько невинный и лишенный всякого смысла предмет, как вышедшая из обращения никелевая монетка.
XII
Почему-то я был уверен, что время изменило Наума не в лучшую сторону. Но когда он вышел из серого микроавтобуса, навстречу ветру, безуспешно пытавшемуся растрепать его прическу, я отметил, что Наум приобрел властный вид, намеки на который проглядывали в нем еще в молодости.
Я подошел и протянул руку для рукопожатия. Но он обнял меня и заявил:
— Ты не меняешься. Даже куртку носишь ту же самую, из овчины.
Я никогда не забочусь об одежде и никогда ее не покупаю. В этом я целиком и полностью полагаюсь на жену, которая иногда ошибается в выборе размера, модели или цвета. Наум же — напротив. Он всегда одевался с особой тщательностью, и еще ни разу не было, чтобы его ботинки блестели больше, чем это нужно, или фасон его одежды свидетельствовал о бездумной погоне за модой; это была та самая неброская элегантность, которая свидетельствует о безупречном врожденном вкусе, — элегантность, которую нельзя приобрести за вечер в модном магазине с кредитной карточкой в кошельке.
