меня когда-нибудь родится дочь и станет такой же умной, как Нюшка.
Глава четвертая
О проблемах женского образования
Помощник окружного прокурора Виноградов слегка ошалело посмотрел на меня, когда я явился к нему с двумя толстенными пачками. Складывая их на стол, радостно сказал:
— Александр Иванович, работу вам принес!
Еще бы мне не радоваться — почти две недели ездил в Борок, допрашивал и передопрашивал мужиков и баб. Можно сказать — жил на работе. Городовые уже ошалели, пристав меня за глаза материт. Наталья Никифоровна ворчит — дескать, с лица спал, не ест ничего! Даже ночью (простите за интимную подробность), беспокоилась — не слишком ли устал, не вредно ли для здоровья⁈ Не понимала, что это возможность снять стресс, накопившийся за день. Каково это слушать от баб: «Барин, ницё не цюю, ницё не знаю!» и от мужиков «Ну, усе били, дык и я бил, а цё?».
Теперь все бумаги подшиты, готовы к передаче в суд. Как там в загадке? Вопрос: — Что означает «Кончил дело — гуляй смело»? Ответ — выходной день у следователя..
— Это по вашему конокраду? — грустно спросил Виноградов.
Конокрад-то вовсе не мой, он сам по себе, но спорить не стал.
— По нему, родимому, что б ему пусто было.
Титулярный советник загрустил еще больше. Понимаю. Мое дело снять показания, отыскивая истину, а ему все это читать, вникать, писать заключение, передавать дело в суд, потом выступать обвинителем на процессе.
— Говорят, вы половину деревни в тюрьму определили? — спросил Виноградов.
— Враки. Не половину, а только четверть, — уточнил я. — Зачинщика отправил и двух его братьев, которые мертвому Фомину руки-ноги поленьями ломали. Тех, кто конокрада убивал, понять еще можно, но, когда над трупом измываются, это плохо. В деревне тринадцать мужиков живет, один не в счет, в городе безвылазно пропадает, три от дюжины, как раз и получится четверть.
— М-да, основательно вы потрудились, — похвалил меня помощник прокурора. — По подобным преступлениям следователи по-иному все делают. Запишут показания человек двух или трех, остальных полицейские допрашивают, в рапорт внесут, а суд уже сам решает — вызывать свидетеля на процесс или нет. И следователю работы меньше и судьям легче.
— Что тут поделать? — развел я руками. — Если бы мужики сразу правду сказали, и заморачиваться бы не стал. А они сами себя перемудрили.
Удивительно, но никто из крестьян не заложил Нюшку. Может, им стыдно, что послушались сопливую девчонку?
— Я свое дело сделал, теперь вы трудитесь, — сказал я. Хотел добавить — бога не забывайте, но не стал. — Вот в этом деле, — постучал пальцем по первому тому, — первоначальные показания, во втором — повторные. Еще здесь допрос старшего брата конокрада — Иллариона Фомина. Человек из Грязовецкого уезда приехал, чтобы тело любимого брата на родине похоронить.
— Ничего себе! — закрутил головой Виноградов.
Я сам позавчера башкой затряс, узнав, что меня дожидается крестьянин из Вологодской губернии. Хочет, чтобы господин следователь разрешил ему тело брата забрать. Мол — черкните записочку служителям морга, иначе не отдадут.
Мне этот покойник не нужен, а невостребованный труп по истечении месяца похоронят за счет города. Записку я написал, но коли брат конокрада-неудачника пришел, его тоже допросить следует. Пусть члены суда узнают, что покойный Игнатий Фомин был хорошим человеком и искусным сапожником. Жил себе в Починке, землю пахал, а еще валенки лучше всех в волости подшивал и сапоги чинил. Купец приезжий, что кожи по деревням скупал, Игната с панталыки сбил. Зашел к нему заплатку на сапог поставить, увидел работу брата, сманил того в Рыбинск. Доехал ли младшенький до Рыбинска, кто его в конокрады зазвал — Илларион не знает.
Меня удивило — а как крестьянин, проживающий в соседней губернии, вообще узнал о гибели брата? Оказывается — все просто. Приехал к нему урядник и все сказал. Еще и дознание учинил — мол, знал ли Илларион, что его брат конокрад?
Сам я всех тонкостей здешней полицейской работы не знаю, могу лишь предположить, что после опознания тела Игната Фомина, наш исправник отправил телеграмму в губернский центр, оттуда, как положено, проинформировали Вологду и Грязовец. Конокрадство — не самое распространенное преступление, но случается. Грязовецкая полиция, вполне возможно, станет «отрабатывать связи» Игната Фомина. Или, если урядник приходил, уже отработала.
Молодец Илларион, не поленившийся проехать сто пятьдесят верст, чтобы забрать тело младшего. А ему еще с трупом на родину возвращаться.
Невольно вспомнился случай, тоже связанный со старшим братом покойника. Другого, разумеется. Недавно, когда заходил по своим делам к исправнику, Василий Яковлевич показал мне запрос из канцелярии Новгородского губернатора, в котором Его Высокопревосходительство (не сам, разумеется, через своих подчиненных) интересовался — почему череповецкая полиция до сих пор не вернула вещи покойного фельдшера Щепоткина его брату? Где овчинная шуба и полушубок, костюм праздничный новый, восемь рубашек, три пары кальсон, сапоги, а самое главное — набор немецких хирургических инструментов, купленных за семьдесят рублей?
Брат покойного фельдшера Виссариона, Михаил Щепоткин из Мороцкой волости, просит господина губернатора, чтобы тот посодействовал в возвращении вещей усопшего. Чуть не спросил исправника — фамилия брата самоубийцы точно Щепоткин? Или он все-таки Шпак[1]? Список вещей самоубийцы изрядно меньше[2], а уж набора хирургических инструментов там точно не было. Зачем они Щепоткину? Понятно, что в исключительных, я бы даже сказал — в экстремальных случаях, фельдшер, обладающий навыками и опытом, способен провести хирургическую операцию, но в обычное время он это не станет делать. Да и права не имеет.
Если бы Мороцкая волость была в моем ведении, потряс бы Михаила Щепоткина — отчего же ты, сукин сын, на родную полицию напраслину возводишь? Мог бы даже и дело открыть, за клевету. Впрочем, Василий Яковлевич, которому пришлось отписываться и объясняться с канцелярией губернатора и сам знает, что клеветника следует примерно наказать.
Я уже собрался сорваться с места и убежать, пока титулярный советник не примется выискивать орфографические ошибки, но не успел.
— У меня для вас тоже кое-что имеется, — сообщил Виноградов. — Писание, правда, не в двух томах, всего об одном листе. Дочь попросила, как ей откажешь?
Принимая от титулярного советника сложенный вдвое листочек «женской» почтовой бумаги — голубого цвета, с рюшечками по краям, склонил голову, обозначив поклон.
— Вот, пришлось почтовым голубем стать, — усмехнулся титулярный советник, потом вдруг спросил: — Надеюсь, с Леночкой
